Тополиный пух: Послевоенная повесть - [39]

Шестого ноября Сережка забыл об обещании, которое он дал Кольке, и весь день прогулял на улице, ведь наступили каникулы. Правда, маленькие, но все равно каникулы. Вернувшись домой в небывало грязных ботинках — на улице была слякоть, он хотел было поставить их в ванную посушить, но мать это заметила.

— И где же ты такую грязь нашел? — всплеснула она руками. — Завтра праздник, а ботинки твои ни на что не похожи.

— Я почищу…

— Их сушить сначала надо трое суток, а потом уже чистить.

Сережка взглянул на налипшую на ботинках грязь и понял, что мать была права.

Весь вечер он отскабливал от ботинок грязь, мыл, а когда увидел, что их можно уже и чистить, вышел в коридор и, достав из-под вешалки гуталин, открыл баночку. К гуталину давно уже никто не прикасался, и он был засохшим, как камень. «Растопить его, что ли?» — подумал Сережка и зажег керосинку. Вскоре в середине банки показалось пятно. Пятно начало быстро расти — гуталин таял, и кухню наполнял противный запах.

«Если я сниму гуталин, он, наверно, опять засохнет, — размышлял Сережка. — А что, если макнуть в него щетку и намазать ботинки, пока он горячий?» Он так и сделал. Однако, когда он подносил щетку к ботинкам, заметил, что концы ее волос обгорели.

— Ты что здесь вытворяешь? — услышал он голос матери. — Сейчас же все погаси! Ну, что мне с ним делать? Пожар ведь устроит!.. — Мать подошла к окну, открыла форточку и, не слушая никаких Сережкиных объяснений, потребовала, чтобы он сейчас же ушел из кухни.

— Чем это у нас пахнет? — тут же появилась тетя Наташа. — И вправду, пахнет… Что это у тебя, милочка? — подошла она почти вплотную к Надежде Петровне.

— Да ничего, тетя Наташа, — с досадой ответила мать. — Сейчас все выветрится…

— Ай-я-я-яй! — завздыхала соседка, увидев гуталин и догадавшись, что причиной всего этого был Сережка. Она хотела еще что-то добавить, но раздавшийся звонок заставил ее пойти к двери. — К тебе, Сережа, — сказала из коридора тетя Наташа.

На лестничной клетке стоял Колька.

— Я к тебе приходил, а тебя не было, — выпалил он сразу же. — Мы же на концерт хотели вместе идти. Забыл?.. Я к тебе приходил…

Сережка молчал.

— Пошли завтра на демонстрацию, — без всякой паузы предложил Колька. — Мама идет со своей работой и меня берет. Пошли с нами… Она сказала, если ты хочешь, то пойдем с нами.

— Куда? Куда? — переспросил Сережка.

— На демонстрацию…

Сережке стало смешно. Представилось много народу, флаги, музыка, и Колькина мать — тетя Лида — ведет их обоих за руку.

— Не… Я не пойду, — покачал он головой. — Не… не… Что ты! Я в кино пойду…

— Как в кино? В какое кино? — подошла Надежда Петровна. — Зачем в кино, когда на улице будет праздник? В кино всегда успеешь. Придумал тоже…

Насчет кино он действительно придумал. Придумал прямо сейчас, на ходу. Но мысль эта ему понравилась. «А почему и вправду не пойти завтра с кем-нибудь в кино, ведь народу в праздник там бывает мало. А если еще податься на утренний сеанс?»

— Ну, не хочешь — не надо на демонстрацию… В кино тоже хорошо, — поддержал его Колька, понимая, что своим предложением нарушил Сережкины планы, к тому же еще и рассердил его мать. — Я тоже, может быть, не пойду на демонстрацию, — добавил он как можно увереннее. — Это я так… Думал, если ты пойдешь…

Он посмотрел на Надежду Петровну, но она поняла его нехитрую дипломатию.

— А ты что? Что ты-то на него смотришь? — сказала она.

Колька ничего не ответил и молча пошел по лестнице. Когда дверь за ним захлопнулась, Сережка почему-то пожалел, что отказался идти на демонстрацию. Вспомнил, когда был маленьким, то ходил всегда на большую улицу с матерью. Там она покупала ему мороженое, прозрачные петушки на палочках, «уйди-уйди» и многое другое — такой уж у них был уговор: в праздник покупать все, что он хотел.

Седьмого ноября Сережка утром в кино не пошел, а отправился на большую улицу. Машины там не ходили, и было непривычно видеть, что по мостовой шли люди. В руках у них были бумажные цветы, воздушные шарики, которые так и готовы были улететь, если бы их не держали за нитки. У гастронома он увидел Кольку.

— А ты почему не пошел на демонстрацию? — обрадовался Сережка.

— Я не пошел. Не захотел и не пошел. А мама пошла…

Сережка смял обеими руками обертку, которая осталась у него от мороженого, потом подбросил мокроватый комок вверх и сильно ударил по нему ногой. Комок, описав в воздухе дугу, покатился по асфальту.

— Что будем делать? — обратился он к Кольке и, не дожидаясь ответа, предложил: — Поехали на Фили.

— На Фили? Зачем?

— На лодках кататься. Там еще катаются… Я сам недавно видел, — соврал он, ожидая Колькино возражение.

Но Колька не возражал.

— Поехали, — согласился он, и они направились к трамвайной остановке.

На лодках на Филях уже не катались. Прозрачный лес стоял вдоль реки, как бы охраняя ее небыстрое течение. Деревья высились, как свечи, отражаясь в мутноватой воде, и набегающая рябь играла их длинными стволами.

Издали донесся металлический голос:

— Участников соревнования просят подойти к судейскому столику.

Голос повторил это дважды.

— Пошли, — оживился Сережка и кивнул головой в сторону. — Там соревнования… Посмотрим…