Тополиный пух: Послевоенная повесть - [40]

Они вышли на усыпанную мокрыми листьями аллею и пошли молча, прислушиваясь к окружающей их тишине. Из динамика снова раздался голос. Теперь это уже были требовательные слова команды:

— Участникам забега подойти к линии старта. Повторяю: участникам забега подойти к линии старта.

Над большой поляной, сильно провиснув, раскачивался транспарант: «Привет участникам соревнования». Спрятанная в кустах, стояла милицейская машина. Сережка заметил ее сразу же, как только они вышли на поляну. На линии старта выстраивались разноцветные шеренги парней с большими черными номерами на спинах. Финиш был почти там же, где и старт, но только с другой стороны.

— Вон Герман! — дернул Сережка Кольку за руку. — Я его знаю. Он на заводе работает… Вон он! Вон! В белой майке. Я его знаю!

Глядя сейчас на Германа, он вспомнил милицию, то, как его забрали, когда он разбил окна Носатому, и то, как обещал этот парень к нему приезжать, даже на стадион собирался взять. А потом ему почему-то припомнился Павел Андреевич. «Он ведь тоже обещал… А может быть, взрослые всегда так поступают? Наобещают только, а не делают… Но зачем тогда им это?»

Дали старт, и зрители начали перемещаться к финишу. Туда, увлекая Кольку, направился и Сережка. Прошло несколько минут.

— Герман! Герман! — сорвался вдруг с места Сережка, увидев, что его знакомый первым бежит к ленточке. — Герман! Давай! — приблизился Сережка к самой кромке дороги. — Еще! Еще!

Ему показалось, что Герман его услышал, потому что как-то дернулись его плечи и он вроде бы побежал быстрее. Однако Германа догоняли. Двое парней тоже оторвались от бежавшей стайки и быстро сокращали расстояние до лидера. К финишу Герман пришел вторым.

— Здравствуй, — подошел к нему Сережка.

Герман посмотрел на него беспокойными глазами и не узнал.

— Ну, я… Я — Сережа, который в милиции был… Помнишь? Я еще тогда стекла разбил…

Сережка запнулся, решив, что рассказывать это при Кольке не следует. Герман вспомнил:

— A-а, да! Нас тогда прикрепляли к детским комнатам милиции. А ты что тут делаешь? — с сильным придыханием спросил он и, высоко подняв руки, начал опускать их через стороны вниз.

— Я?.. Я так… Ничего. Вот приехали просто на Фили… Смотрим, соревнования, — начал объяснять Сережка, поглядывая на Кольку, но Герман его уже не слышал. К нему подошли ребята. Они начали что-то говорить, весело похлопывая его по плечу, и вскоре все двинулись с места.

— Я его знаю… Я его давно знаю, — все еще хвастался Сережка, глядя на удаляющегося Германа. — Он хорошо бегает! И в футбол тоже хорошо играет…

После праздника появился Павел Андреевич. Он увидел Сережку во дворе с каким-то парнем — это был Японец. Художник подошел ближе.

— Сережа! — улыбнулся он.

Первым посмотрел на него парень, а Сережка вроде как бы и не узнал.

— Вот ты где… А я все хожу-хожу по двору, ищу-ищу тебя…

— А чего его искать-то? Он не прячется, — неожиданно ответил за Сережку Японец.

Реплика Павлу Андреевичу не понравилась. Не понравилась она и Сережке. А Японец, отойдя подальше от лавочки, сплюнул, как всегда, сквозь зубы:

— Художник! От слова «худо»…

И приготовился бежать, зная, что такое безнаказанно не проходит. Но Павел Андреевич за ним не побежал. Он даже не тронулся с места, а, посмотрев в сторону Японца, внятно и с расстановкой произнес:

— А у вас, молодой человек, худо с мозгами…

Разговора у Павла Андреевича в этот день с Сережкой не получилось. И хотя художник объяснял ему, что болел, что вынужден был проваляться две недели в постели, а там праздник, Сережка, казалось, не слушал и ехать к нему в воскресенье в студию отказался.

— Мне в то воскресенье будет некогда…

Павел Андреевич почувствовал, что Сережка обманывает — слишком спокойными и безразличными были его глаза, да и говорил он это будто только для того, чтобы что-то сказать. Однако художник не стал его расспрашивать, а только заметил:

— Ну, что же? Некогда — значит, некогда… Жаль…

Такая уважительность, конечно, не могла пройти мимо Сережки, и он хотел уже было смягчить в чем-то свою непреклонность, сказав, что все-таки, может быть, у него найдется в воскресенье немного времени, но тут заметил Японца. Перехватив Сережкин взгляд, художник почувствовал беспокойство своего юного друга и понял причину. «Кто это? Кто этот парень?»

Увидев, что они еще разговаривают, Японец скрылся.

Проводив Павла Андреевича до его «опеля», Сережка нашел Японца:

— Я не поеду к нему в воскресенье.

— Не поедешь?.. Молоток! — удовлетворенно улыбнулся Японец своей кривой улыбкой.

Настали последние дни осени. Уцелевшая в саду полоска травяной земли выделялась среди рыжеватых газонов. Рассказывали, что в этом месте проходила теплоцентраль, которая и давала еще слабую жизнь травинкам, обогревая в земле их корни.

К концу недели, как заметил Сережка, неприятностей у него всегда бывает больше, чем в начале. Вот и сегодня, в пятницу, придя в школу раньше обычного, когда в коридоре еще никого не было, высоко подбросил свой портфель и попал прямо в плафон. Звон стекла преследовал его до самого четвертого этажа. Там он перевел дух и как ни в чем не бывало стал спускаться вниз.