Тополиный пух - [30]

— Хорошо, папа, спасибо. Проходите к столу, уже все накрыто, — с показным смирением произнесла она, метнув при этом такой взгляд на Турецкого, что у него екнуло под сердцем и вспотели ладони.

И это дало ему повод немедленно спросить, где можно помыть руки. Люба провела его в глубь дома, где был устроен вполне городской санузел. Показала на полотенце и, выйдя в коридор, оперлась плечом о косяк. Он, вытирая руки, посмотрел на нее, она не отвела глаз, но чуть улыбнулась — можно было подумать, что даже отчасти призывно. Турецкий продолжал вытирать каждый палец теперь отдельно, не сводя с нее взгляда, — этакий опасный библейский змей! Но она вдруг громко хмыкнула и подмигнула ему, показав язык, словно шаловливая девчонка. Турецкий мог поклясться, что у нее это ловко получилось и ничуть не противоречило ее взрослому возрасту. Выходя, а эта чертовка даже не посторонилась, почти загораживая своим выставленным круглым бедром проход, Александр быстрым движением ладони скользнул по ее талии и чуть подтянул к себе. Люба невольно изогнулась, вскинув лицо, и тогда Турецкий, воровато прижал губы к ее щеке, рядом с ушком, и задержал, едва слышно чмокнув.

— Спасибо, Люба, — тут же отстраняясь и отпуская ее, достаточно громко сказал он, и она вдруг густо покраснела.

«Вот только этого нам еще и не хватало!» — с досадой подумал он, уже кляня себя за неосторожность.

— Идите, я сейчас, — отвернувшись, спокойно сказала она и, скользнув мимо него в ванную, открыла кран и пустила воду.

Она появилась за столом минуту спустя после него, и на лице ее — розовом и чистом — не было написано ничего, кроме самой скромности.

— Извините, выпить я вам не предлагаю, вы же за рулем, — сказал писатель и, подумав, добавил: — Хотя с вами, Александр Борисович, сделал бы это с удовольствием. Ну что ж, может, в другой раз, если жизнь сведет.

— Я бы тоже не возражал против одной рюмочки, не больше. У нас еще четыре часа впереди, а за себя я всегда спокоен, и под этим делом, — щелкнул он себя по шее, — за руль никогда не сажусь. И еще я не люблю гонки. А заставлять дышать в трубочку помощника генерального прокурора вряд ли кому-нибудь придет в голову, поверьте моему опыту.

— Вы меня так уговариваете, — засмеялся Семен Аркадьевич, — что я, право, и не знаю… Дочка, не нальешь нам по рюмке? Вы что предпочитаете, Александр Борисович, водочку или коньяк?

— Папа, может?.. — Люба с сомнением посмотрела на Турецкого.

— Нет, от рюмки коньяка из ваших рук я бы не отказался, Любовь Семеновна.

— Ох, какой вы, однако, льстец! — весело сказала она, выходя и тут же возвращаясь с хрустальным графинчиком.

Эту свою рюмку Александр Борисович выпил в четыре приема, отхлебывая по маленькому глоточку. Ну а писатель разрешил себе больше. В течение обеда он за разговором практически прикончил графинчик.

Предупреждение о том, что его служебные проблемы — табу для домашних, носило, видимо, пристрелочный характер. Так, на всякий случай, может, для придания значимости своей работе. Потому что он вскоре сам заговорил о газетных делах, рассказывая о коллегах и выдавая на каждого довольно меткие характеристики. Во всяком случае, они стали Турецкому понятнее чисто в человеческом плане.

А он сперва никак не мог сообразить, с какой стати писатель потчует его всей этой информацией. И сообразил только в конце обеда, и тут же упрекнул себя за невнимательность, продиктованную, разумеется, присутствием Любы, которая сидела напротив, загадочно улыбаясь и переводя блуждающий взгляд с предмета на предмет. Турецкий, пытавшийся внимательно следить за развитием мысли писателя, постоянно ощущал на себе этот ее взгляд и отвлекался, чем, вероятно, и веселил ее.

— Я чувствую, — заметил вдруг писатель, — что вы не совсем улавливаете, зачем я это вам рассказываю?

— Нет, ну что вы? — попытался возразить Турецкий, уже сердясь на себя.

— Просто мне показалось, Александр Борисович, что вы поставили перед собой задачу выяснить по возможности причастность либо непричастность каждого из нас к этой публикации. Так я хотел в какой-то степени облегчить вашу задачу. Четко зная условия, вам проще будет найти и решение.

— В вас говорит математик.

— Угадали, — улыбнулся писатель. — У меня именно математическое образование. Наверное, отсюда и легкость общения с историей, теперь понимаете?

— Поразительно, — искренне ответил Турецкий.

— Чай? Кофе?

— Предпочтительнее кофе, и покрепче.

— Естественно. Люба, ты поняла? А мне зеленого чая. В кабинет. Прошу, Александр Борисович. Вам делать выводы, а уж я помогу, чем смогу.

— Дорогая хозяйка, — сказал, поднимаясь, Турецкий, — разрешите поблагодарить вас за чудный обед и поцеловать вам ручку?

— Ну что вы! — так же церемонно ответила она, щурясь от смеха и протягивая ему кончики пальцев, словно принцесса. — Мой труд совсем не стоит вашей благодарности…

— Люба, — строго прервал ее отец, пока Александр Борисович изысканным жестом поднес ее пальчики к губам, целуя их, — не хулигань, ты уже не девочка! Что о тебе подумает Александр Борисович?

— Я думаю, — отпуская ее пальцы, сказал Турецкий, — что они пахнут очень приятно, кажется, мятой. А что, по-вашему, хулиганить разрешено только девочкам?