Тополь Дрожащий - [11]

15.12.43

Здоровье мое слабо налаживается, одни чирьи заменяют другие, но я рад, что нога становится здоровой. Пока живу и работаю в тепле в штабе в Большой Белозерке, ст. лт. Тельнов еще не вернулся из Таганрога. Время проходит скучновато, хоть и быстро. Читаю доклады для рядового и сержантского состава. Прочитал 3 тома замечательных произведений Данилевского о крестьянской жизни до реформы 1861 года и после нее, есть и газеты. Вот уже недели две, как совсем не приходят письма из фронта и тыла. А жду я их с некоторым замиранием сердца. Сегодня вернулось мое письмо к Тане с отметкой, что адресат выбыл, и это меня здорово смутило. Напишу сегодня ее родителям и Ж. Энгель в госпиталь.

13.1.44

Ужасно медленно тянутся дни в ожидании, когда, наконец, возьмут эту проклятую Б***ку, где фриц засел, как черт. Наступления, невиданные артподготовки, работа до сотни самолетов не в состоянии выбить его из Никопольского плацдарма, он оживает снова, и снова идет в яростные контратаки, применяя «десятки», «Тигры» и «Фердинанды». Так было вчера, так и сегодня. Летал вчера для связи и постановки задач на У-2 (впервые в жизни) когда был в воздухе, чувствовал всю глубину правды слов Танюши насчет самочувствия в воздухе.

Страница неразборчиво.

Много десятков прекрасных фактов, случаев, переживаний, остаются незамеченными на страницах книжки. Потом они, после минуты переживания их, теряют свою остроту, и я их не записываю.

Тяжело пережил я день Нового 1941 года. В 11 часов 31.12.43 сразу же после артподготовки, противник сделал артналет по нашему пункту. В это время я находился в землянке разведчиков 215-ой гв. Как раз отошел от своей стереотрубы завтракать. Полковник Обектов, командир 215-ой гв. стоял у нее и поплатился жизнью. Он успел вместе с КВУ-215 прыгнуть в траншею, но второй снаряд разорвался в стенке траншеи, и ему пробило голову и грудь. Осколки попали в офицерскую землянку, погиб разведчик из полка. Еще один боец, наш радист, был ранен. Землянка в крови, холодно, нет никого – я и другой радист, Руцкой. Есть 100 гр. водки и хлеб. После речи Калинина, я выпил водку, закусил хлебом, и пошли думы, грустные, тяжелые, как новогодняя ночь, как день моего рождения..»

Дальше читать я не мог. Все вокруг погрузилось во мрак.

Октябрь

1

Той ночью воздух был плотный и тяжелый, словно отлитый из бронзы. Низко летали стрижи, в любой момент мог пойти дождь. То с запада, то с востока регулярно приходили тучи, но их быстро рассеивало небо столицы. Егор ощущал, что напряжение больше копиться не может. Надо, наверное, просто расслабиться, а? Это же так просто. Выпить, закусить. Покурить, глотнуть чаю.

– Горя, а, Горь, – сказала ему мать – не ходи на улицу, а?

– Я аккуратно, – отвечал он ей.

На улице и правда было опасно – столица бушевала страстями, пыталась разорваться двуглавым орлом, по обе стороны которого положили по тушке кролика. Опускались сумерки, похожие на новгородскую Софию, купол неба скрывался в дымке. Уезжая в Москву из Ростова в 88-м, Горь не думал, что будет так скучать. Обуваясь в узкой прихожей, он c нежностью вспоминал, как часто, проезжая мимо набережной, видел землю, в истоме загибающуюся за горизонт. Как в июльскую жару – как хотелось ее сейчас, подмороженной осенью – за Доном полыхнёт – и пойдёт дым чёрным, неостановимым цунами. И как потом, проходя, сунешь носок ботинка в рассыпчатую золу. Одно сглаживало различия пейзажей – реки, изгаженные нами, изношенные, не мелеют, только ширятся по весне. Но до весны далеко.

Ночь делает воздух свежим, дождь делает пространство плотным. В ливень видны новые плоскости, каплями преломляющие тусклый свет луны. Вода добавляет объема, указывает расстояние. Дождь изгоняет из пространства пустоту. Все предвещало грозу, Егор бежал трусцой, часто впитывая разреженный воздух, как собака глодает кость.

Поднявшись по темному подъезду на третий этаж, он приоткрыл дверь тамбура. Дверь квартиры тоже оказалась незапертой. Снял спортивную куртку в прихожей, разулся, прошел на кухню. Сережа суетился, разливая по бутылкам смесь. На прожженной сигаретами клетчатой клеенке лежала ветошь. Кухня Сереги – место намоленное, с отслоившимися от стен обоями. Покрытая черными пятнами, облупившаяся белая эмаль на раковине, как сожженные легкие курильщика. Пустые склянки коричневого стекла на стеллаже – баночки, бутылки, баллоны, трубки.

– Говорят, – увлеченно встретил он друга, – что сюда уже едут. Прикинь, Горь, натуральная пастурель, гармония, любовь рыцаря к пастушке – трасса М4, заходящее солнце и Т-54 грохочет, как автострадный танк! Сверху, на броне, курят солдатики, и они пока обмануты, но придут, спасут, не оставят! Смотри! – Серега задрал майку и Егор увидел спину с двумя долгими черными синяками, – меня вчера дубиной отхерачили.

– Потрясно, – Егор постарался вложить в тон как можно больше сарказма.

– Горь, ну шансы есть же всегда? Нам всего ничего надо, совсем немного.

– Хасбулатов за развал в 91-м, голосовал, Серега! Куда ты лезешь?! Он такой же

приспособленец, а ты дохнуть, сука, за него собрался.

Сережа перестал распихивать ветошь по горлышкам и замер.