Тополь цветет - [66]

Это означало, что жениться он не собирается и станет жить лишь для нее. Однажды она слыхала, как он сказал своему приятелю: «У моей матери руки каждый день по локоть в крови!» В общем-то, это были ее слова, брошенные когда-то с досадой, но у Никиты они прозвучали странно, даже гордо, пожалуй.

Все так же обнимая ее руку, он совсем сполз на диван, улегся на спину и, задрав ногу, рассматривал драный тапок.

— А ему ты правильно сказала: пускай больше не приезжает… А самолет я уж как-нибудь сам соберу, разберусь в схеме и соберу.

У нее опять мелко-мелко задрожало внутри.

— Сними тапки, — сказала она.

И в этот момент задлинькал звонок над входной дверью, и она поняла, что ждала этого звонка. И точным движением схватила рванувшегося было Никиту, прижала к себе его голову: «Тс-с!»

— Ты чего, мам? Это же дядя Витя! Приехал все же, — хрипел Никита, пытаясь вывернуться из-под мягкой и сильной ее руки.

— Так нужно, сиди, сиди, потом расскажу — почему, — шептала она, и оба они замерли. И не открыли, не отозвались.

Вот так, значит — сорвалась!..

Лидия Васильевна вовсе не отличалась легким характером. Была и требовательна, и капризна, могла взрываться от нечестности, нерадивости персонала в отделении или по поводу серой книжки, Никитиного вранья или несправедливости в школе. И только к Безуглову относилась постоянно и одинаково терпимо — все в нем трогало ее и оправдывало то, что для матери, соседей и коллег выглядело странным. А тут сорвалась.

Впервые за столько лет.

Улегся Никита без всякой торговли, ночью вскрикивал, а проснулся раным-рано и долго, в одних трусах, стоял у балконной двери, уткнувшись спутанными кудрями в стекло, — что он высматривал там, среди плоских бетонных крыш, в черных масленых потеках, где бухали гулкие удары, — кто-то выбивал ковер во дворе? Все-таки он привязался к Безуглову…

2

«Больная К… поступила через двое суток с момента заболевания с жалобами на боли в животе, которые локализовались преимущественно в правой подвздошной области. Осмотрена дежурным врачом, установлен диагноз острого аппендицита, осложненного перитонитом. В экстренном порядке оперирована заведующей хирургическим отделением. Аппендектомия, дренаж брюшной полости. Послеоперационное течение тяжелое. На третьи сутки повторная операция, в связи с внутрибрюшным кровотечением».

Выписка из протокола патологоанатомического вскрытия.

Надо было говорить, понять и выяснить, хотя бы для себя, но Лидия Васильевна молчала, отдаваясь бегу машины среди ясного осеннего свечения леса. Желтая и красная листва шарфами неслась вдоль шоссе под слитыми шапками сосен, поднимая их, опуская, не давая сосредоточиться, взметая в сердце нетерпеливую и неуместную радость.

Сколько таких вот дорог, или даже дождливых и грязных и все-таки счастливых, было у них с Безугловым. До глупых слез счастливых, потому что рядом находился он. Впрочем, каждая оставляла в ней осадок досады и печали: она не могла до конца разделить свою радость с Безугловым — до конца он не принадлежал ей. Это, возможно, наивно и странно, — думала Лидия Васильевна, — но для женщины важно, чтобы мужчина делил с ней ощущения. При разной работе, разных профессиях наполненность жизни должна быть одинакова — это так естественно! — общие впечатления, понятия, восприятие вещей, совместная жизнь, дом. Дома у них с Безугловым не было…

— Не понимаю, каким образом операция… ну, то, что произошло… — осторожно произнес Безуглов, не отрывая взгляда от дороги, — могло встать между нами? Разве не было у тебя смертных случаев за эти пять лет?

— Но это аппендицит.

— Ты сама говорила, только в глазах обывателя аппендицит — плевая операция. Как это: «Какая самая легкая операция? — Аппендектомия. — Какая самая сложная? — Аппендектомия…»

— Но я делала их сотни. Легкие, сложные — любой технической трудности… Она погибла не от операции… То есть, именно от операции… Оттого, что я допустила то свое состояние! — воскликнула Лидия Васильевна, и он, пораженный отчаяньем в голосе, так не свойственным ей, обернулся.

Она смотрела на него отчужденно. Круглое, обычно свежее, лицо было словно измято усталостью. Кожу вкруг крупного красивого рта стянули морщинки. Серые глаза казались меньше. Светлые волосы, забранные в узел над самым теменем, сегодня не молодили ее. И губ она не накрасила…

— Ну вот, какой-то шиз придумал страшное слово, и ты перепугалась насмерть. Все психиатры сами ненормальные, я убежден. Ты же справилась с перитонитом?

— Я без психиатра знала, как это называется. Уже неделю до того у меня дрожали руки и ноги, с того момента, как учительница Никиты заговорила о здоровой обстановке в семье! О необходимости здоровой обстановки — ты еще сказал, что нужно сделать скидку на категоричность молодости… А он только подтвердил мое предположение. И не «какой-то», а уважаемый доктор… Перитонит! Конечно, во время операции мобилизуешься… Я и потом сделала все возможное… Но… но иначе, чем неадекватной реакцией, это… что у меня… не назовешь. Понимаешь, после операции она жаловалась на боль, и ей снова давали обезболивающее… Первые сутки еще действует наркотик и картина завуалирована… клиника смазана… а там, в животе, накапливалась кровь… По-видимому… да, конечно, я недостаточно туго затянула лигатуру!.. — выговорила она то, о чем думала дни и ночи.