Тополь цветет - [33]

— А как же вы из Башкирии да к нам?

— А у меня Люба оттуда. Но прижиться так и не смог, я ведь здешний, с Шаховской.

— И я никуда не могу тронуться. Узнавал насчет Сибири — жизнь там повольней, чем у нас.

— Уж куда вольнее в Башкирии…

— Вот, а ты говоришь. Да я без Холстов подохну! — радостно проговорил Степан, чуя, как из-под ног к нему подымался тяжелый барсучий запах, а в запахе том — и весомость барсучьей мясной туши, и длинная жесткая шерсть его, и потаенность лесного логова, — они-то и сообщали Степану веселое чувство, которое накатывало всегда вблизи зверья.

— Разве я это говорю, чудак? — вздохнул Колдунов. — Да и делать что-нибудь надо, создавать тут человеческие условия, нельзя же мириться с тем, что молодежь утекает из села. Ну, верно, вернулись три семьи, работают в совхозе, а сколько сигануло на фабрики? Видал по телевизору училище животноводов? По последнему слову науки и учатся и живут. Думаешь, понравится им тут? А надо, чтобы понравилось. Так что и про сортиры теплые надо думать, и про стадионы, и про условия работы. Теперь человек хочет прожить жизнь красиво во всех смыслах — коротка ведь у всех она, жизнь-то, так отчего одним нужно, а другим нет?

— Серега вот очень понимал это, Пудов.

— Понимает, ты хочешь сказать?.. Ну, куда же я тебя с барсуком? К подъезду, что ли, доставить?

— Уважь, Афанасич!

Они были у Сапунова. Шоссе рвануло влево, едва не подсекнув будущий колдуновский дом, мелькнувший черными ребрами сквозной кровли.

— Взяли все-таки пополам: сколько листов серого, столько же зеленого, — сказал Степан про шифер, который наконец-то прибыл. — Кладовщик уперся, берите, говорит, один какой, не розните мне материал, а я помню — Серега мечтал в клетку тебе кровлю покрыть, как доску шахматную, — мы тогда еще не знали, какой придет шифер, однако он желал — видал где-то. А хорошо, что дом на перекрестии стоит, побежит дочка за малиной — тебе видать, как из лесу выходит, направится в Редькино — опять на виду.

Колдунов довез Степана до Холстов, проехал вдоль деревни, подождал, пока Степан выгрузил барсука, втащил его на крыльцо и вернулся за стеклами.

Перегнувшись через спинку сиденья, он помог ему открыть заднюю дверцу. Степан потянул стекла — там звякнуло и посыпалось.

— Мать твою за ногу, — выругался Степан. — Одно вдребезги, а у другого угол отшиблен.

— Как же так? Надо было держать.

— Да черт с ими, еще съезжу, — и в самом деле сожаление Степан испытывал туманное, нечеткое, как отзвук давнего желания.

Татьяна еще не возвращалась. Поужинав наскоро с ребятами, Степан выволок барсука через нижний мост (что перед овшаником) во двор, уложил на солому. Когда Валерка и Люська вдоволь нагляделись и нащупались, принялся разделывать.

Дух шел невообразимый. Барсук — вонючий, еще хуже лисицы. Ловко, скупыми движеньями Степан распарывал кожу по животу — шерсть облезла, голое пузо глядело сквозь редкие длинные серые волосы — пролысел зверь здорово. Летний, он не набрал еще жира, мясные, темно-красные мышцы упруго выкатывались из-под ножа, отсекавшего кожу.

Степан разрубил тушу, сложил в таз, плотно накрыл и спрятал в овшанике подальше — мясо так воняло, что он опасался относительно Астона — вдруг откажется жрать. Поросенок — тот все счавкает. Самое меньшее — на неделю еды. Однако варить барсука придется самому — Татьяну воротит от одного вида ободранной лисьей тушки. Как бы не испортился, время теплое…

Когда он растягивал шкуру на большом куске оргалита (все собирался обить терраску), пришла Татьяна. Переволнованный событиями дня, Степан ходил вокруг нее, сидел, разговаривал и рассказывал, как Колдунов довез с барсуком до крыльца.

— А его ведь снимают с управляющих — сегодня говорили, — сообщила вдруг Татьяна.

— Как это снимают?

— А так, за приписки денежные. Бабы косы обмывали — он им денег выписал, за работу будто, а кто-то доказал. Или уж дознался как-то. Он и в город сегодня за тем ездил — в райком, что ли, вызывали.

— А ведь он и говорил — к юристу!

— Ну вот-вот.

— А как же дом теперь?

— А никак. Не поселят его теперь в дом ваш, и все.

12

Все жалели сапуновского управляющего. Управляющие сменялись часто, а Колдунов был деловой, не матерщинник, понимал и в агротехнике, и в машинах, спрашивал с людей, зато умел и поощрить — премию, благодарность дать или послать на слет.

«Ну, выделил на гулянку — уже и казнить? Бабы, да все одно и мужики, зря разгуливаться не будут, но если подошел край, надо уважить», — кричали рабочие совхоза.

Плотники кряхтели недовольно, накрывая наконец шифером дом для молодых специалистов.

Крыть шифером, когда недавно по деревням сплошь крылось дранью, само по себе было радостным делом. И трудность, и быстрота, и новизна его вносили в привычную плотницкую работу свежину, будто и работники, и работа, и жизнь стали классом повыше. Да так оно и обстояло.

Но сегодня — радость не в радость мужикам. Они как бы участвовали в деле, противном их совести, и сознание этого рождало в них единство и близость, которые они знали, но которые не замечались повседневно.

Степан сидел на крыше, Воронков и Григорий Пудов страховали его и подавали шифер. Листы крупные, последнего производства — и все было трудно. Плотники садились на крыльцо, подолгу курили. Раньше возникли бы разговоры, кто как кроет, что лучше подкладывать под шифер, какой шифер наловчились выпускать. Сегодня не то управляло ими.