Тонкая математика страсти - [27]

– Так точно, – кивнул слуга.

Мне показалось, что слуга даже улыбнулся – видно, ему было приятно, что генерал рассказывает о его подвиге. И бледность куда-то пропала с лица Феликса, или, может быть, ее заменил пьяный румянец?

– А помнишь, я просил тебя отдать мне свою оторванную ногу? – Казмо повернулся и пристально смотрел на Феликса. – Просил! Но ты отказал! И совершенно зря!..

Уловив после этих слов странные взгляды гостей на себе, генерал поспешил объяснить:

– Я хотел высушить ее и оставить на память, как свидетельство его подвига, но Феликсу взбрело в голову похоронить ее со всеми воинскими почестями… И я пошел у него на поводу. Мы заказали маленький гроб, положили туда его ногу и забили гроб гвоздями, а спецкоманде объявили, что там останки убитого разрывом снаряда офицера… Ну а действительно, сколько вы найдете останков, если снаряд упал прямо под ноги! Шиш вы найдете, а не останки! Но, во всяком случае, похороны были торжественные, с залпом в небо, как полагается. Феликс плакал, я тоже не удержался от слез… Это было просто невероятно – хоронили часть живого человека! Там теперь памятник безымянному герою и, наверное, местные жители приносят иногда цветы…

В глазах у Феликса блеснули слезы. Мне стало как-то не по себе. Что-то неладное творилось с желудком, подташнивало, и я стал подозревать в этом коктейль из тушенки.

– Давайте выпьем, друзья! – закончил свой рассказ Казмо. – За президента!

Выпили, хотя я только пригубил. За столом поднялся шумок. Вацлав спорил о чем-то со своим соседом, Тиберий расспрашивал Феликса о его жизни. Генерал молча жевал тушеное мясо, заедал его хлебом, и взгляд его был направлен в сторону горизонта. И был этот взгляд какой-то застывший и холодный.

Я встал из-за стола и подошел к бортику террасы. Внизу на волнах качались две яхты. Низко летали чайки, то и дело ныряя в воду и иногда выныривая с мелкой рыбешкой в клюве.

– А ты мне дашь рецепт поросячьих ушек в том соусе? – донесся до моих ушей голос Вацлава.

Постояв минут пять, я не почувствовал себя лучше и решил уйти. Слава Богу, никто на меня не смотрел, и я, спустившись по деревянной лестнице, нашел выход из дома и, перейдя черный мостик, стал подниматься по выбитым в камне ступенькам. Поднявшись к той тропинке, что бежала по краю обрыва, я посмотрел на виллу генерала – застолье продолжалось, Феликс, выбрасывая вперед свою деревяшку, нес на подносе еще несколько бутылок вина, а генерал так же неподвижно сидел, уставившись в горизонт. Но только с этого расстояния ничего, кроме крика чаек, не было слышно, и поэтому картина казалась более привлекательной и даже соблазнительной в каком-то смысле. Пир над морем…

В город я возвратился, когда солнце уже начало краснеть, наклоняясь все ниже и ниже к земле. Было тихо и спокойно. И голова моя, после того как нашел я наконец гимн, пребывала в состоянии просветления. Брожение в желудке прекратилось, настроение опять приподнялось, а вместе с ним появилась уверенность, твердая уверенность в завтрашнем дне, в том, что с завтрашнего дня жизнь моя станет еще лучше и свободнее. Подумал было зайти к Ирине в кафе, но снова в душе возникло непонятное сомнение, и поэтому, чтобы не попасть в разлад с самим собой, я отложил встречу с моей «балериной» на завтра, если она, конечно, не придет ко мне ночью, а этим вечером решил погулять вдоль моря по своей излюбленной набережной.

Я шел и смотрел на сгущающиеся воды моря. Сумрак опускался так медленно и мягко, что, если смотришь не моргая, то и разницы не замечаешь между светом дня и светом вечера, пока вдруг не ударит тебя по глазам густой южной темнотой.

Уже вернувшись в свой номер, я отгородился от кровати Айвена ширмочкой и, выключив свет, улегся. Первые минут пятнадцать бодрился и заставлял себя не закрывать глаза, ожидая и в то же время побаиваясь прихода Ирины. Но было так тихо вокруг, что очень скоро мои веки сомкнулись. Через открытое окошко в комнату струился прохладный и чистый воздух, откуда-то сверху, может быть, с неба, доносилось едва различимое жужжание, и подумалось мне, что это восходящий морской воздух соприкасается с раскаленными добела звездами.

А в коридоре и на улице было тихо, и тишина эта усыпляла и создавала некую сказочную иллюзию, готовя меня к вступлению в сон, который опустит меня на совершенно другую землю и еще раз докажет, что нет пределов ни мечтам, ни желаниям.

И действительно, пролетело как будто несколько мгновений, и я уже вступал в иной, сказочный мир, полный зелени и неба. И был я сильным и счастливым, а навстречу мне, приветливо улыбаясь, шла русоволосая Ирина. И я шел навстречу ей и чувствовал на себе еще один чей-то взгляд, и ощущение это могло сравниться только с ощущением солдата, пробирающегося ночью к позициям противника и вдруг освещенного лучом мощного прожектора. И я обернулся и тут же увидел недалеко от себя на невысоком холме девушку с черной косичкой, торчащей вверх. На руках она держала маленькую рыжую собачонку. На лице ее не было улыбки.

Я остановился. Показалось, что расстояние между мной и каждой из девушек было равным, но Ирина шла мне навстречу, а та, вторая, имени которой я не знал, стояла на месте, и взгляд ее, словно сотканный из равнодущия и одиночества, пронизывал меня насквозь, пропитывал мои чувства жалостью к ней, жалостью, в которой она, возможно, и не нуждалась.