Тонкая математика страсти - [26]

– Присаживайтесь! – скомандовал довольно вежливо генерал. – Сейчас подадут остальное.

Пока мы сообразили, на что присаживаться, прошло минуты две – просто сразу не было видно, что под столом в две шеренги стояли деревянные крепкие табуретки.

На террасу вышел седоватый мужчина лет сорока пяти во фраке с подносом в руках. На подносе стояли стаканы, бокалы, фужеры; казалось, что все они разные.

Когда этот человек, по-видимому, слуга генерала, приблизился к столу, я заметил что-то странное в его походке, и каково же было мое удивление, когда я увидел, что одна нога у него была деревянная! «Боже! – подумал я. – Неужели нельзя сейчас, в конце двадцатого века, сделать ему нормальный протез, чтобы он не мучился со своей деревяшкой, более подходящей для участия в фильмах о пиратах».

Расторопно расставив стаканы, бокалы, фужеры, слуга ушел с террасы, но буквально через пару минут вернулся, на этот раз принеся стопку тарелок и две бутылки вина.

– Это для начала! – генерал кивнул на бутылки. – А вы давайте раскладывайте! Здесь лучшая тушенка, какую я только пробовал. А вот та, самая широкая банка, – гвоздь программы! Ей сорок восемь лет – американская лендлизовская помощь Западной Европе. Замечательная вещь! Не то что всякие ресторанные куры и фазаны!

– О! – воскликнул удивленно Айвен, держа в руках промасленную банку, размером поменьше ленд-лизовской. – Наша, ей-богу наша!

– От родины не уйдешь! – полушутя-полусерьезно произнес Вацлав.

Слуга принес еще шесть бутылок на подносе и поставил их на стол.

– Садись с нами, Феликс! – по-отечески сказал ему Казмо.

– Слушаюсь! – отрывисто ответил Феликс и, выкинув деревянную ногу вперед под стол, опустился на табуретку, а потом придвинулся поближе к краю стола.

– Налили? – спросил Казмо.

Ребята торопились. Бутылки громко булькали, делясь содержимым. Наконец все застыли, держа бокалы и стаканы в руках.

– За успех! – сказал Айвен.

– Подожди! – оборвал его генерал. – Сначала скажет президент…

И он замолчал, задумавшись, но все терпеливо ждали его слов.

– Я хочу торжественно пообещать вам, – наконец заговорил Казмо, – делать все для процветания и счастья нашего города! И, если надо, я готов взять в руки любое оружие, чтобы с ним в руках повести вас на защиту отечества, на защиту наших интересов!.. Давайте выпьем за нас, за наш город и за наше великое будущее!

Стекло, из которого были сделаны бокалы и стаканы, звенело очень глухо. Все-таки не хрусталь.

Генерал, допив вино, положил себе на тарелку большой кусок ленд-лизовской тушенки, разломал его вилкой и, заедая хлебом, стал жевать громко и смачно.

Мне попалась банка с японскими иероглифами. С осторожностью я выложил из нее кусок чего-то на свою тарелку и понюхал.

– Китовое мясо в соевом соусе! – заметив мои сомнения, сквозь набитый едою рот, сообщил мне генерал. – Только вы не подумайте, – дожевав, вновь заговорил хозяин виллы, – не подумайте, что я так каждый день питаюсь, да и вообще, что это всегда было моей любимой едой. На фронте я любил ресторанную кухню, а эти вот консервы терпеть не мог. Это нормально: на фронте что-то должно тебя связывать с мирной жизнью, ну а здесь, в мирном городе, у меня всегда возникала необходимость в чем-то военном… И мне, слава Богу, всегда шли навстречу…

Мы пили и закусывали. Китовое мясо отличалось почти полным отсутствием вкуса, и если бы не соевый соус, его, должно быть, вообще нельзя было бы есть. Добросовестно доев кусок японского кита, я для разнообразия положил себе немного русской тушенки, но в этот раз мой выбор заставил меня скривить губы – русская тушенка оказалась жиром с редкими сгустками мяса, настолько редкими, что я так и не разобрал его вкус.

Как раз под эту чертову русскую тушенку кто-то предложил тост за генерала, что, конечно, Казмо очень понравилось и он потребовал налить «по полной». Заедать вино жиром было малоприятно, и я дотянулся до ленд-лизовской банки.

– Феликс, а помнишь наш последний бой? – обратился слегка захмелевший генерал к своему слуге.

Феликс и так был бледным, но после этих слов как-то весь сжался и еще больше побледнел – воспоминания, должно быть, были не слишком приятны.

– Это было уже двадцать три года назад, – продолжал генерал. – Даже не верится! Да, двадцать три года назад. Я как раз обедал, – я это прекрасно помню, – в палатке-шатре стоял крепкий дубовый стол на одну персону… мой стол, одним словом. А Феликс тогда приготовил удивительное блюдо – поросячьи ушки в… в каком-то сногсшибательном соусе…

– В апельсиново-спаржевом… – подсказал глухим голосом Феликс.

– Да-да… Ты-то, конечно, помнишь! – генерал на мгновение замолчал, будто сбился с мысли, но тут же, сделав большой вдох, продолжил: – Феликсу было нелегко работать, ведь в той обстановке он должен был постоянно иметь на плече автомат. А попробуйте приготовить что-нибудь изысканное, когда у вас такая тяжесть болтается и мешает и рукам, и спине! Но он все-таки приготовил эти ушки! Я до сих пор чувствую во рту их вкус… Эта память неистребима! И я сидел за столом и ел их специально медленно, чтобы продлить удовольствие. А запивал я обед настоящим «Шато де Мутон». Это был удивительный букет. И вот в тот момент, когда я только-только принялся за третье ушко – а было их не меньше двенадцати, – поганый неприятель решил атаковать… не наши, а именно мои позиции. Они не пошли на специально для них построенные укрепления, но покарабкались, черт побери, на тот самый холм, который я облюбовал для своего командного пункта. И вот тогда мой верный Феликс совершил свой подвиг. Он с автоматом в руках оборонял мою палатку, чтобы враг не смог прервать мой обед. Когда бой был уже позади, я специально вышел из палатки, чтобы посмотреть; чем же там все кончилось. И что я увидел?! Это было невероятно: двенадцать вражеских трупов и в двух метрах от палатки истекающий кровью Феликс – последний, уже к тому времени смертельно раненный враг бросил гранату… И вот с тех пор мой Феликс уже двадцать три года живет без ноги… Но живет здесь, потому что я не предаю и не бросаю настоящих друзей! Да, Феликс?