Томас Чаттертон - [32]

О смерти друзей Чаттертона мы узнаем, среди прочего, из его стихов — «Элегии на смерть мистера Уильяма Смита» [переадресованной Питеру] и «Элегии на смерть мистера Филлипса» (оба умерли в 1769-м).

«Завещание» Чаттертона, которое послужило основанием для разрыва договора с адвокатом Ламбертом, тоже сохранилось. Это ернический текст, который почти сплошь состоит из личных нападок на господ Барретта, Кэткота и Бергема, на должностных лиц Бристоля, на сам этот город. Приведу из него несколько фраз:

…Если после моей смерти, которая произойдет завтра ночью до восьми часов, сиречь в праздник Воскресения, коронер и присяжные доведут дело до полного лунатизма, я желаю и распоряжаюсь, чтобы Пол Фарр, эсквайр, и мистер Джон Флауэр, совместно оплатив расходы, похоронили тело в гробнице моих предков и воздвигли над ним памятник высотой четыре фута пять дюймов…

Я завещаю всю свою энергию и пламя юности мистеру Джорджу Кэткоту, поелику чувствую, что он в них весьма и весьма нуждается…

Бристолю я завещаю, целиком, свое духовное начало и бескорыстие — тюки с товарами, которых в этом портовом городе не видали со времен Кэнинга и Роули[34]! <…>

Преподобному мистеру Кэткоту я завещаю немного своего свободомыслия, дабы он вздел на нос очки разума и убедился, на какой низкий обман он попался, поверив в буквальный смысл Священного Писания. Я желаю, чтобы он и его брат Джордж поняли, в какой мере они могут видеть во мне подлинного врага…

Я оставляю юным леди все письма, какие они когда-либо получали от меня, с клятвенным заверением, что им не нужно опасаться появления моего призрака, потому что умираю я не ради какой-то из них…

Я оставляю мать и сестру на попечение моих друзей, ежели у меня имеются таковые.

Составлено в присутствии Всеведущей Силы, сего дня 14 апреля 1770 года.

Тос. Чаттертон

По поводу Бристоля замечу еще, что и ситуацию в этом городе — в эпоху, когда там жил Чаттертон — Ханс Хенни Янн хорошо себе представлял, как видно из статьи «К трагедии Томас Чаттертон»:

Население Бристоля, места рождения Чаттертона и в то время второго по величине города Англии, в 1750 году составляло 36 000 жителей в черте городских стен; в пригородах, за городскими воротами, жило еще 7000 человек… Один наблюдатель в 1724 году писал: «В Бристоле даже священники разговаривают исключительно о торговле или о том, как пустить в рост деньги»… Оборотная сторона всего этого: грязь и бедность… На тесных темных улицах с горькой неотвратимостью осуществлялась свобода тех, кому нечего терять. Кулачные побоища на улицах, среди бела дня, стали любимым спортом бристольцев… Город славился не только несколькими трактирами, но и пятью площадками для петушиных боев. Жестокость как повседневность. Тяжкие преступления, бесчинства, жуткие меры наказания, издевательства над животными, невежество, триумфы торговли и судоходства, совершенно отчаянное положение низших социальных слоев — все перечисленное относится к портрету этого успешного города, затмившего славу Нориджа… Чтобы ощутить атмосферу тогдашней Англии, нужно буквально, в реалистическом духе воспринимать даже самые жестокие листы Хогарта.

Упоминаемые в пьесе избиения лошадей, садистское издевательство над собакой — подобные сцены действительно можно увидеть, например, на гравюрах Уильяма Хогарта из серии «Четыре стадии жестокости» (1751) — Впрочем, и в современной Янну Европе ситуация в этом плане не очень изменилась, как он пытается показать в «Маленькой автобиографии» (1932)[35]:

Мне казалось очень сомнительным, что можно проповедовать заповедь «Не убий», одновременно разрешая производство взрывчатых веществ и такую практику, когда живых овцематок бичуют, чтобы они досрочно родили ягнят, чьи шкурки потом пойдут на шубы богатым дамам.

Итак, жизнь Томаса Чаттертона изображена в пьесе Янна достаточно правдиво. Но сквозь эту правдивость просвечивает другая правда: молодого английского поэта Янн явно считал в чем-то родственным себе — так же как Чаттертон, очевидно, видел в монахе Томасе Роули, жившем задолго до него[36], своего предшественника-двойника.

Дело в том, что и сам Янн начал писать очень рано, мучась от сознания своей несвободы, конфликта с окружающими. В «Маленькой автобиографии» он рассказывает об этом так:

В пятнадцать лет я начал сочинять литературные произведения… Я любого загонял в тупик своими жестокими, подростковыми, не допускающими компромиссов выводами…

В семнадцать лет я написал несколько драм. Редакторы из издательства Соломона Фишера придали мне мужества, посоветовав продолжать. Я был достаточно глуп, чтобы загореться надеждой на лучшее будущее, и некоторое время считал перо и бумагу лучшими изобретениями человеческого разума. Я расходовал их в огромных количествах. Сколько работ возникло в те, самые быстротечные годы, я даже не могу точно сказать. Большинство из них уничтожено. В старших классах реального училища на набережной Императора Фридриха я готовился к выпускным экзаменам… Меня тогда занимала всемирная история в ее, с одной стороны, наиболее гармоничных, а с другой — наиболее жестоких аспектах. Я был социалистом, по моим понятиям. Три последних тягостных года до выпускного экзамена пролетели как в пьяном чаду, были заполнены протестом, отвержением всяческих правил… Невозможно пересказать все частности тех мучений. Я выбросил свое благочестие за борт. Убежал из дому, странствовал по Северной Германии. Не имея никаких видов на будущее. Меня вернули. В итоге — полное истощение сил.