Том 9. По дикому Курдистану. Капитан Кайман - [55]

— Нет, не буду при условии, если ты сделаешь так, чтобы я это забыл.

— Не думай больше об этом, эмир. Забудь это, как ты уже что-то другое забыл.

— Что?

— Лекарство.

— Да, мутеселлим, это я и в самом деле позабыл, однако ты его получишь уже сегодня, я тебе обещаю!

Тут вошел слуга.

— Господин, тут прибыл один баш-чауш[43].

— Чего ему надо?

— Он из Мосула и говорит, что по важному вопросу.

— Впусти его!

Фельдфебель передал коменданту письмо с большой печатью; то была печать Анатоли кади аскери, я тут же ее узнал. Комендант вскрыл его и вчитался, затем сказал баш-чаушу, чтобы тот прибыл к нему завтра утром за ответом.

— Господин, знаешь, что это? — спросил он меня, когда посланец ушел.

— Письмо верховного судьи.

— Да. Он извещает о смещении мутасаррыфа и макреджа. Последнего я должен, как только он появится, отправить в Мосул. Я передам его завтра с рук на руки баш-чаушу. Кстати, мне упомянуть в моем ответе что-нибудь о тебе?

— Нет. Я сам напишу. Только пошли с арестованным достаточно охраны!

— Это не помешает, тем более что в этом транспорте должен быть еще один заключенный.

Я похолодел:

— Кто?

— Араб. Мне это приказал Анатоли кади аскери. Сына шейха пошлют в Стамбул как заложника.

— Когда уходит транспорт?

— Утром. Сейчас я буду писать письмо.

— Тогда не буду больше мешать.

— О эфенди, твое присутствие доставит мне удовольствие.

— Но твое время ценно, я не буду у тебя его забирать.

— Ты придешь утром?

— Быть может.

— Ты должен быть при отъезде транспорта, чтобы видеть, как все это произойдет.

— Тогда я приду. Салам!

— Салам! Да будет Аллах твоим ведущим!

Едва я вошел в дом, навстречу мне звонко раздалось:

— Хамдульиллах, эфенди, ты жив и ты свободен!

Это была Мерсина. Она взяла меня за руки и глубоко вздохнула всей грудью:

— Ты великий герой! Это мне сказали твои слуги и посланник от Али-бея. Если бы они тебя арестовали, ты бы их убил прямо в серале и при этом, может быть, убил бы и Селима-агу.

— Его — нет, но других — точно! — рассмеялся я.

— Да. Ты как Келад-Силач. Твой стан походит на стан пантеры, твоя борода бесподобна, а твои руки как ноги слона!

Это, естественно, было лишь вольное сравнение. О Мерсина, какое это было покушение на темно-русое украшение моего лица, на милую симметрию моих незаменимейших конечностей! Мне пришлось быть в той же степени учтивым:

— Твой рот глаголет, как уста поэта, Мерсина, и твои губы переливаются через край, как горшок, полный сладкого меда; твоя речь благотворна, как пластырь, прилепленный на больное место, а звучание твоего голоса не забудет никто, кто его хоть раз слышал. Вот, возьми пять пиастров, чтобы купить лак и хну для твоих век и для розовых ногтей твоих рук. Мое сердце радуется тебе, моя душа помолодела, а мои глаза насладятся прелестью твоей походки!

— Господин, — вскричала она, — ты храбрый Али, мудрее, чем Абу Бакр, сильней, чем Самсон, и красивей, чем Хусейн! Хочешь, я тебе что-нибудь поджарю, сварю? Я сделаю тебе все, что ты потребуешь, ибо с тобой в мой дом вошла радость, через порог моего дома переступило благословение.

— Твоя доброта трогает меня, о Мерсина, я не смогу отплатить тебе в той же мере! Но я не хочу ни есть, ни пить, когда я взираю на блеск твоих глаз, цвет твоих щек и милый изгиб твоих рук. Тут был Селим-ага?

— Да. Он мне все рассказал. Твои враги уничтожены. Иди наверх и утешь своих друзей, которые о тебе очень тревожатся!

Я пошел наверх.

— Наконец-то вернулся! — сказал англичанин. — Большая тревога! Хотели идти и вас забирать! Счастье, что мы здесь!

— Ты подвергался опасности? — спросил Мохаммед.

— Не очень. Все, во всяком случае, позади. Ты знаешь, что мутасаррыфа сместили с должности?

— Мосульского?

— Да, макреджа тоже сместили.

— Значит, поэтому Селек и здесь!

— Да. Он тебе ничего те рассказывал во время вашего выезда верхом?

— Нет. Он молчал. Но ведь тогда Амада могут освободить, ведь только мутасаррыф держал его в заключении.

— Я тоже надеялся на это, но, правда, все меньше. Падишах одобряет действия турок против вас, а верховный судья из Анатолии приказал, чтобы твоего сына доставили в Стамбул как заложника.

— Аллах керим! Когда?

— Завтра утром.

— Мы нападем на его охрану!

— Пока мы еще можем освободить его хитростью, не причинив вреда ни одному человеку.

— У нас в распоряжении лишь эта ночь?

— Этого достаточно.

Затем я повернулся к англичанину:

— Сэр, мне нужно вино для мутеселлима.

— Если бы он был достоин вина! Пусть пьет воду, кофе, липовый чай, валерьянку и пахту!

— Он просил у меня вино.

— Озорник! Нельзя же вино пить! Мусульманин!

— Мусульмане пьют его так же охотно, как и мы. Я хотел бы сохранить его благоволение к нам, пока оно нам необходимо.

— Здорово! Пусть пьет вино! Сколько?

— Дюжину бутылок. Я даю половину, а вы — другую.

— Ну вот еще! Не покупаю половину вина? Вот деньги.

Он сунул мне кошель и даже и не подумал о том, чтобы заметить, сколько я взял из него денег. Он был джентльмен, а я — неимущий бедняк.

— Ну как? — спросил он. — Мы спасем Амада?

— Да.

— Сегодня?

— Да.

— Как?

— Я пойду пить вино с Селимом-агой и попытаюсь…

— Он тоже пить вино? — прервал меня Линдсей.

— С увлечением.

— Превосходный мусульманин! Заслуживает побои!