Том 9. Былое и думы. Часть 4 - [24]
Я мог бы написать целый том анекдотов, слышанных мною от Ольги Александровны: с кем и кем она ни была в сношениях, от графа д'Артуа и Сегюра до лорда Гренвиля и Каннинга, и притом она смотрела на всех независимо, по-своему и очень оригинально. Ограничусь одним небольшим случаем, который постараюсь передать ее собственными словами.
Она жила на Морской. Раз как-то шел полк с музыкой по улице; Ольга Александровна подошла к окну и, глядя на солдат, сказала мне:
– У меня дача есть недалеко от Гатчины, летом иногда я езжу туда отдохнуть. Перед домом я велела сделать большой сквер, знаете, эдак на английский манер, покрытый дерном. В запрошлый год приезжаю я туда; представьте себе – часов в шесть утром слышу я страшный треск барабанов; лежу ни живая, ни мертвая в постели; все ближе да ближе; звоню, прибежала моя калмычка. «Что, мать моя, это случилось? – спрашиваю я, – шум какой?» – «Да это, – говорит, – Михайла Павлович изволит солдат учить». – «Где это?» – «На нашем дворе».
– Понравился сквер – гладко и зелено. Представьте себе, дама живет, старуха, больная! – а он в шесть часов, в барабан. Ну, думаю, это – пустяки. «Позови дворецкого». Пришел дворецкий; я ему говорю: «Ты сейчас вели заложить тележку да поезжай в Петербург и найми сколько найдешь белоруссов, да чтоб завтра и начали копать пруд». Ну, думаю, авось, навального[44] учения не дадут под моими окнами. Все это невоспитанные люди!
…Естественно, что я прямо от графа Строгонова поехал к Ольге Александровне и рассказал ей все случившееся.
– Господи, какие глупости, от часу не легче, – заметила она, выслушавши меня. – Как это можно с фамилией[45] тащиться в ссылку из таких пустяков! Дайте я переговорю с Орловым, я редко его о чем-нибудь прошу – они все не любят этого; ну, да иной раз может же сделать что-нибудь. Побывайте-ка у меня денька через два, я вам ответ сообщу.
Через день утром она прислала за мной. Я застал у нее несколько человек гостей. Она была повязана белым батистовым платком вместо чепчика – это обыкновенно было признаком, что она не в духе, щурила глаза и не обращала почти никакого внимания на тайных советников и явных генералов, приходивших свидетельствовать свое почтение.
Один из гостей с предовольным видом вынул из кармана какую-то бумажку и, подавая ее Ольге Александровне, сказал:
– Я вам привез вчерашний рескрипт князю Петру Михайловичу, может, вы не изволили еще читать?
Слышала ли она или нет, я не знаю, но только она взяла бумагу, развернула ее, надела очки и, морщась, с страшными усилиями, прочла: «Кня-зь, Пе-тр Ми-хайло-вич!..»
– Что вы это мне даете?.. А?.. Это не ко мне?
– Я вам докладывал-с, это рескрипт…
– Боже мой, у меня глаза болят, я не всегда могу читать письма, адресованные ко мне, а вы заставляете чужие письма читать.
– Позвольте я прочту… я, право, не подумал.
– И, полноте, что трудиться понапрасну, какое мне дело до их переписки; доживаю кое-как последние дни, совсем не тем голова занята.
Господин улыбнулся, как улыбаются люди, попавшие впросак, и положил рескрипт в карман.
Видя, что Ольга Александровна в дурном расположении духа и в очень воинственном, гости один за другим откланялись. Когда мы остались одни, она сказала мне:
– Я просила вас сюда зайти, чтоб сказать вам, что я на старости лет дурой сделалась; наобещала вам, да ничего и не сделала; не спросясь броду-то, и не надобно соваться в воду, знаете, по мужицкой пословице. Говорила вчера с Орловым об вашем деле – и не ждите ничего…
В это время официант доложил, что графиня Орлова приехала.
– Ну, это ничего, свои люди, сейчас доскажу.
Графиня, красивая женщина и еще в цвете лет, подошла к руке и осведомилась о здоровье, на что Ольга Александровна отвечала, что чувствует себя очень дурно, потом, назвавши меня, прибавила ей:
– Ну сядь, сядь, друг мой. Что детки, здоровы?
– Здоровы.
– Ну, слава богу; извини меня, я вот рассказываю о вчерашнем. Так вот, видите, я говорю ее мужу-то: «Что бы тебе сказать государю, ну как это пустяки такие делают?» Куда ты! Руками и ногами уперся. «Это, – говорит, – по части Бенкендорфа; с ним, пожалуй, я переговорю, а докладывать государю не могу: он не любит, да у нас это и не заведено». – «Что же это за чудо, – говорю я ему, – поговорить с Бенкендорфом? Я это и сама умею. Да и он-то что уж из ума выжил, сам не знает, что делает? Все актриски на уме, – кажется, уж и не под лета волочиться; а тут какой-нибудь секретаришка у него делает доносы всякие, а он и подает. Что же он сделает? Нет, уж ты лучше, говорю, не срами себя, что же тебе просить Бенкендорфа – он же все и напакостил». – «У нас, – говорит, – уж так заведено», – и пошел мне тут рассказывать… Ну! вижу, что он просто боится идти к государю… «Что он у вас это, зверь, что ли, какой, что подойти страшно? И как же всякий день вы его пять раз видите?» – молвила я, да так и махнула рукой, – поди с ними толкуй. Посмотрите, – прибавила она, указывая мне на портрет Орлова, – экой бравый представлен какой, а боится слово сказать!
