Том 6. Революции и национальные войны. 1848-1870. Часть вторая - [24]

В этот момент Россия была или казалась властительницей европейского материка. «Император Николай — господин Европы, — писал принц Альберт владетельному герцогу Саксен-Кобургскому, — Австрия — ее орудие, Пруссия одурачена, Франция — ничтожество, Англия — меньше нуля». Со своей стороны, доверенный короля Леопольда барон фон Штокмар констатировал, что Николай занял место Наполеона I: «только Наполеон вел войны, чтобы диктовать законы Европе, а Николай поддерживает свою диктатуру угрозой». В действительности эта кажущаяся диктатура зависела от случая. Народы, надежды которых были задушены Россией, питали к ней глухую ненависть; государства, которым она помогла, как Австрия, не могли простить ей того, что она не выдала им их врагов; французское правительство относилось к России враждебно; Англия с тревогой следила за ростом влияния и престижа России. Вся эта тревога и ненависть должны были соединиться против Николая при первой же его попытке извлечь выгоду из своего положения.

Мы не будем здесь останавливаться на Крымской войне. В какие-нибудь два года Николай увидел крушение дела своего царствования. Турция оказала ему сопротивление; Франция и Англия, которых он давно уже старался поссорить, объединились для защиты турок; Пруссия не двинулась; австрийский император, превратившись «из императора апостолического в императора-отступника», сблизился с западными державами. В это время неприятельские армии вторглись в Россию; русский флот был уничтожен; войска, изнуренные еще в пути болезнями, лишениями, неспособностью и продажностью администрации, таяли до встречи с врагом. В момент кончины Николая (2 марта [2] 1855 г.) престиж России не существовал более ни для Европы, ни внутри самой России, и царствование закончилось крахом.

II. Александр II (1855–1881)

Начало царствования. Новый император до своего вступления на престол никогда не имел влияния на государственные дела, хотя ему было уже тридцать семь лет. Знали о нем немного: воспитан он был поэтом Жуковским, позднее путешествовал по всей Европейской России, побывал в Сибири и на Кавказе, где он, как говорили, отличился в боях против черкесов[3]. Несмотря на это военное прошлое, он слыл человеком миролюбивым, и на основании этой репутации биржи западных государств ознаменовали его восшествие на престол общим повышением курса государственных бумаг.

Однако своими первыми действиями он показал, что намерен продолжать политику Николая. Послам, собравшимся для принесения ему поздравлений, он объявил, что будет следовать принципам своего отца и дяди, т. е. принципам Священного союза; что, впрочем, он хочет мира, но только на почетных условиях. Переговоры продолжались в Вене так же, как в последние месяцы жизни Николая — не подвигаясь вперед. В сущности, несмотря на свои высокомерные заявления, русское правительство желало мира; истощение России делало этот мир с каждым днем все более необходимым, но нельзя было сложить оружия до решающих военных действий. «Сначала возьмите Севастополь», — говорил в Вене князь Горчаков представителям держав. Севастополь был взят, и несколькими неделями позже успех русских— взятие Карса— дал возможность удовлетворить их самолюбие и облегчить переговоры. Мир был заключен 30 марта 1856 года.

Мы не будем говорить здесь о Парижском договоре. Но мы должны констатировать, что с момента его заключения начинается новый период в истории России. Время политики вмешательства прошло; было крайне необходимо обратить все свое внимание на себя, укрепить свои силы, постараться устранить злоупотребления и недостатки, вскрытые войной, и, следовательно, начать внутреннюю политику, непохожую на политику Николая. Общественное мнение требовало отказа от политики угнетения: множество памфлетов ходило по России, они требовали от правительства поднятия страны путем либеральных реформ до уровня Европы. Грозный Колокол, печатавшийся в Лондоне политическим эмигрантом Герценом, в тысячах экземпляров проникал через русскую границу, вскрывал злоупотребления администрации и находил покровителей и сотрудников даже на ступенях трона. Чтобы понять силу возбуждения общественного мнения и наивный оптимизм мечтаний о реформе, воодушевлявший общество, следует сравнить Россию этого времени с Францией 1789 года. Впрочем, и славянофилы, влюбленные в мистическое и туманное прошлое славян, и западники, страстные подражатели Европы, далеко не одинаково понимали обновление России, но в этот исключительный момент их расхождения исчезали в том порыве, противостоять которому правительство было не в состоянии.

Александр II об этом не подумал. Дело было не в том, был ли он либералом, но он был убежден, как и вся «интеллигентная» Россия, что отсталая Россия сможет занять подобающее ей место лишь после глубокого преобразования, что это преобразование будет делом его личной славы и восстановлением императорского престижа. Манифест, которым он объявлял стране о заключении мира, говорил о мирных завоеваниях, о плодотворном обновлении. Во время коронации в Москве были амнистированы ссыльные 1825 года — декабристы, отменены указы, ограничивавшие число студентов, смягчена строгость цензуры. Мало-помалу новые люди заняли в министерствах места николаевских людей. Но эти первые мероприятия были лишь прелюдией к военным, финансовым, административным, политическим и социальным реформам, проведение которых должно было заполнить годы «накопления сил»