Том 4. Стихотворения, 1930–1940 - [62]

Какой надо, такой получай».

Вот какое Даниле вниманье оказано.

Да и то ведь подумать, – не помню, кем сказано:

Уж не так это дело хитро,

Чтоб охаять чужое добро,

А свое вот придумать – да в самую точку,

Чтобы стать по заслуге у всех впереди, –

С боку на бок, поди,

Не одну тут повертишься ночку.

После этого думка одна

Завладела Данилой сполна.

Он над чашей сидит над чертежной,

Малахит покоряет рукою надежной.

Подгоняя на нем к завитку завиток,

В голове ж на другое совсем переводит:

К малахиту какой лепесток

Да цветок

Лучше прочих подходит?

Стал задумчив Данилка, невесел на вид.

Поразвлечь его как-то Фомич норовит:

«Ты здоров ли, дружок? Гнал бы мысли ты взашей!

Да полегче бы, право, ты с этою чашей.

Торопиться какая нужда?

Без того ты на чашу свою нагляделся.

Ты вот лучше в разгулку сходил бы куда.

Дома сиднем сидишь. Засиделся».

«Верно, – парень ответил, – и то рассудить:

Торопливости нету. Досужно.

В лес, пожалуй, не прочь я сходить,

Не увижу ль того, что мне нужно».

Лето в самую только вошло красоту.

Время было покосное.

Зреют ягоды. Травы в цвету.

Чуть не каждое утречко росное

Стал побегивать в лес паренек.

У полянки торчал обомшелый пенек.

Тут Данилка сидит спозаранку

Да глядит на полянку,

А не то по покосам пойдет,

Да не просто бредет,

А идет по траве деловою походкой,

Смотрит вниз, будто занят какою находкой:

Вот! Нашлась! И опять затерялась в траве!

А людей на покосе-то много,

Знать хотят, что у парня сидит в голове.

«Потерял, – спросят, – что?» Но посмотрит он строго,

Будто гнет его горе какое в дугу,

А потом всех улыбкой осветит

И печально ответит:

«Нет, терять – не терял, а найти не могу».

Ну, пошел разговор средь людей, разумеется:

«С парнем что-то неладное деется!»

Он вернется домой и – к станку. И сидит.

В голове его гудом гудит,

Мысли мечутся как раздраженные осы,

Эта той вперерез.

Он сидит до рассвета, а с солнышком – в лес

Иль опять на покосы.

Стал домой приносить он листки

Да цветки,

Собирая их в поле,

Все из объеди боле –

Черемицу, багульник, омег да дурман,

Резунами набьет себе полный карман.

Спал с липа он, в глазах – беспокойство,

И в руках уже смелость не та.

Стал тревожен Фомич, видя это расстройство:

«Что с тобой, сирота?»

«Не дает мне все чаша покою.

(Не чертежную чашу он тут разумел.)

Брежу, дедушка, чашей такою,

Чтобы камень в ней полную силу имел».

Начинает Данилу Фомич отговаривать:

«Ни к чему тебе кашу такую заваривать.

Ну, на что тебе чаша такая далась?

И затея такая отколь родилась?

Препустая затея, скажу тебе грубо.

Пусть там тешатся баре, как это им любо.

Мы ведь сыты с тобой, нам чего горевать.

Нас бы меньше лишь стали они задевать.

Мне подсунут узор хоть какой, не перечу.

Самому-то мне лезть для чего им навстречу?

Только лишний хомут на себя надевать».

А Данила свое: «Я худым не мараюсь,

Не для барина вовсе стараюсь.

Не уходит из глаз, все стоит предо мной

Чудо-чаша совсем в обработке иной.

Посуди: первый камень у нас, между прочим,

Ну, а мы – нас с тобой для примера возьму –

Что мы делаем с ним? Лишь себя мы порочим:

Дивный камень мы режем да точим,

Политуру наводим, – и все ни к чему.

Не хвалюсь – может быть, не рука мне,

Но желанье припало – себя растерзать,

Только полную силу, живущую в камне,

Самому поглядеть и другим показать!»

Время шло. Приказание барское в силе.

Хоть бедняге Даниле

Это было острее ножа,

Сел за барскую чашу, держась чертежа, –

За работою грусть понемногу рассеивается,

Парень смотрит на чашу, посмеивается,

Прикасается к ней, точно гладит ежа:

В ленте каменной дырки,

Да листки-растопырки,

Да резная кайма…

Можно спятить с ума!

Бросил эту работу, взялся за другую,

Не отходит почти от станка.

«Знаешь, дедко, я сделаю чашу какую?

Красоту всю возьму у дурмана-цветка».

«Эко выискал диво! Бурьян у окошка!»

Парень слушать не хочет. В запале. Горит.

А денька через три Фомичу говорит,

Как в работе какая-то вышла оплошка:

«Ладно! Дело одно надо делать – не два.

Кончу барскую чашу сперва.

А потом – за свою. Ни твои отговоры

Уж тогда не удержат меня, ни укоры.

Вижу чашу… дурманный цветок… без листвы…

Не выходит она из моей головы!»

«Эк ты как пристрастился к дурману.

Делай, делай. Мешать я не стану».

Так Фомич отвечал,

В мыслях то намечал:

Время выветрит дурь всю у парня, как водится, –

Про дурман позабудет Данилка, уходится, –

Можно к лучшему все изменить,

Если б только парнишку женить, –

Ребятишки пойдут да заботы семейные,

Сразу сникнут все эти дурманы затейные.

Барской чашей Данила опять занялся.

В год не кончить. Резьба шибко тонкая вся.

Малахит обрабатывать надо, не глину,

Ничего тут не сделать в присест.

Вот уж чаша готова почти вполовину.

Про дурманный цветок нет у парня помину.

Стал талдычить Фомич: «Среди наших-то мест

Сколько славных невест! Но среди всех невест

Нет милее Демехиной Кати.

Ты, Данилушка, к ней пригляделся бы кстати.

Девка, прямо сказать, красота!»

Так Фомич говорил неспроста,

Твердо знал он, не только угадывал,

Что Данилка на девушку сильно поглядывал.

Стал Данила красней кумачу.

«Погоди, – отвечал Фомичу, –

С чашей кончить мне дай, – до чего надоела!

Вот того и гляди, что хвачу молотком.

Ты же мне про женитьбу. Пристал с пустяком.

Подождет меня Катя. Ей думать о ком?

Есть у нас уговор насчет этого дела».