Том 3 - [57]

От точности измерения

Зависит и жизнь сама.

1963

* * *

Да, театральны до конца

Движенья и манеры

Аптекаря, и продавца,

И милиционера.

В горячий праздник синевы

На исполинской сцене

Не без участия травы

Идет спектакль весенний.

И потому, забыв про боль,

Пренебрегая бором,

Подснежник тоже учит роль

И хочет быть актером.

Не на земле, не на песке,

А встав в воротах лета,

Зажатый в чьем-то кулаке

Образчиком букета.

1963

* * * [179]

Я думаю все время об одном —

Убили тополь под моим окном.

Я слышал хриплый рев грузовика,

Ему мешала дерева рука.

Я слышал крики сучьев, шорох трав,

Еще не зная, к го не прав, кто прав.

Я знал деревьев добродушный нрав,

Неоспоримость всяких птичьих прав.

В окне вдруг стало чересчур светло —

Я догадался: совершилось зло.

Я думаю все время об одном —

Убили тополь под моим окном.

1963

* * * [180]

Я вовсе не бежал в природу,

Наоборот —

Я звезды вызвал с небосвода,

Привел в народ.

И в рамках театральных правил

И для людей

В игре участвовать заставил

Лес-лицедей.

Любая веточка послушна

Такой судьбе.

И нет природы, равнодушной

К людской борьбе.

1963

* * *

Кровь солона, как вода океана,

Чтоб мы подумать могли:

Весь океан — это свежая рана,

Рана на теле земли.

Помним ли мы, что в подводных глубинах

Кровь у людей — зелена.

Вся в изумрудах, отнюдь не в рубинах,

В гости нас ждет глубина.

В жилах, наполненных влагой соленой,

Мерных ударов толчки,

Бьет океан своей силой зеленой

Пульсом прилива — в виски.

1963

Амундсену

Дневники твои — как пеленг,

Чтоб уверенный полет

К берегам любых Америк

Обеспечивал пилот.

Это — не руины Рима,

А слетающий с пера

Свежий, горький запах дыма

Путеводного костра.

Это — вымысла границы,

Это — свежие следы

По пути за синей птицей,

Залетающей во льды.

Мир, что кажется все чаще

Не музейной тишиной,

А живой, живущей чащей,

Неизвестностью лесной.

1963

Рязанские страданья [181]

Две малявинских бабы стоят у колодца —

Древнерусского журавля — И судачат…

О чем им судачить, Солотча,

Золотая, сухая земля?

Резко щелкает кнут над тропою лесною —

Ведь ночным пастухам не до сна.

В пыльном облаке лошади мчатся в ночное,

Как в тургеневские времена.

Конский топот чуть слышен, как будто глубоко

Под землей этот бег табуна.

Невидимки умчались далеко-далеко,

И осталась одна тишина.

Далеко-далеко от московского гама

Тишиной настороженный дом,

Где блистает река у меня под ногами,

Где взмахнула Ока рукавом.

И рукав покрывают рязанским узором,

Светло-бронзовым соснам под лад,

И под лад черно-красным продымленным зорям

Этот вечный вечерний наряд.

Не отмытые храмы десятого века,

Добатыевских дел старина,

А заря над Окой — вот мечта человека,

Предзакатная тишина.

1963

* * * [182]

Сосен светлые колонны

Держат звездный потолок,

Будто там, в садах Платона,

Длится этот диалог.

Мы шагаем без дороги,

Хвойный воздух как вино,

Телогрейки или тоги —

Очевидно, все равно…

1963

* * * [183]

Я хочу, чтоб средь метели

В черной буре снеговой,

Точно угли, окна тлели,

Ясной вехой путевой.

В очаге бы том всегдашнем

Жили пламени цветы,

И чтоб теплый и нестрашный

Тихо зверь дышал домашний

Средь домашней темноты.

1963

* * * [184]

Не удержал усилием пера

Всего, что было, кажется, вчера.

Я думал так- какие пустяки!

В любое время напишу стихи.

Запаса чувства хватит на сто лет —

И на душе неизгладимый след.

Едва настанет подходящий час,

Воскреснет все — как на сетчатке глаз.

Но прошлое, лежащее у ног,

Просыпано сквозь пальцы, как песок,

И быль живая поросла быльем,

Беспамятством, забвеньем, забытьем…

1963

* * * [185]

Я иду, отражаясь в глазах москвичей,

Без ненужного шума, без лишних речей.

Я иду — и о взгляд загорается взгляд,

Магнетической силы мгновенный разряд.

Память гроз, отгремевших не очень давно,

Заглянула прохожим в зрачок, как в окно.

Вдоль асфальта мои повторяет слова

Победившая камень живая трава.

Ей в граните, в гудроне привычно расти —

Камень сопок ложился у ней на пути.

И навек вдохновила траву на труды

Непомерная сила земли и воды,

Вся чувствительность тропки таежной, где след

Иногда остается на тысячу лет.

1964

* * * [186]

Осенний воздух чист,

Шумна грачей ночевка,

Любой летящий лист

Тревожен, как листовка

С печатного станка,

Станка самой природы,

Падение листка

Чуть-чуть не с небосвода.

Прохожий без труда

Прочтет в одно мгновенье,

Запомнит навсегда

Такое сообщенье.

Подержит на ветру

Скрещенье тонких линий,

И рано поутру

На листья ляжет иней.

1964

* * * [187]

Он чувствует событья кожей.

Что цвет и вкус?

На озарение похожа

Подсказка муз.

Его пространство безвоздушно,

Должна уметь

Одной природе быть послушной

Пластинки медь.

Сожмется, точно анероид

В деленьях шкал,

Свои усилия утроит,

Ловя сигнал.

И передаст на самописцы

Земной секрет,

Оставит почерком провидца

Глубокий след.

1964

* * * [188]

Б. Пастернаку

От кухни и передней

По самый горизонт

Идет ремонт последний,

Последний мой ремонт.

Не будет в жизни боле

Строительных контор,

Починки старой боли,

Крепления опор.

Моя архитектура

От шкуры до нутра

Во власти штукатура,

Под игом маляра.

И плотничьи заплаты

На рубище певца —

Свидетельство расплаты

С судьбою до конца.

От кухни и передней

По самый горизонт

Идет ремонт последний,

Последний мой ремонт.

1964

* * * [189]

Выщербленная лира,

Кошачья колыбель, —

Это моя квартира,

Шиллеровская щель.

Здесь нашу честь и место

В мире людей и зверей

Обороняем вместе