Том 3 - [36]

У лиственницы рыжей,

Проржавленной насквозь,

Мои ладони лижет

Губастый серый лось.

Ружья еще не слышал

И смерти не искал.

Ко мне навстречу вышел,

Спустился с дальних скал.

В лесу ему — раздолье,

Но в этот самый час

Встречаю я хлеб-солью

Его не в первый раз.

Он нынче здесь без старших;

Доверчив, бодр и смел,

Сюда стоверстным маршем

Лосенок прилетел.

В тайге нас только двое,

И нам дышать легко —

Все прочее живое

Укрылось далеко.

Мы грамоты не знаем,

И этот горный край

Всерьез считаем раем,

И чем бы он — не рай?

Гарт

Нашел я сплав, совсем дешевый,

Прошедшей тягостной зимой.

Он оловянный и свинцовый

И перемешанный с сурьмой…

Он бы пригоден был для гарта,

Любой печатне послужил,

Но не рассказами Брет Гарта,

А болью выстуженных жил.

Он нам годится только в смеси,

В приплавке силы золотой,

Чтоб нам рассказывать о лесе

Почти с библейской простотой,

Чтоб нам рассказывать про горы,

Болота, реки, камни, мхи,

Каким едва ли будут впору

Мои стесненные стихи.

Он нам годится для парабол

Иносказательных речей

В игре запутаннейших фабул

Среди стосуточных ночей.

* * *

Какая в августе весна?

Кому нужна теперь она?

Ведь солнце выпито до дна

Листвою, пьяной без вина.

Моя кружится голова,

И пляшет пьяная листва.

Давно хрупка, давно желта

Земная эта красота.

И ходит вечер золотой

В угрюмой комнате пустой.

И осень бродит на дворе

И шепчет мне о сентябре.

Гляжу на наши небеса.

Там невозможны чудеса.

Давно уж темной пеленой

Покрыто небо надо мной.

И с небосвода дождик льет,

И безнадежен небосвод.

И осень, — видно, из нерях,

И мной задержана в дверях.

Таких не видывал грязнуль

Прошедший солнечный июль.

И если б я хотел и мог,

Я б запер двери на замок.

Не может время мне помочь

Обратно лето приволочь.

И все же в сердце зажжена

Весна.

* * *

Мне недолго побледнеть

И навек остолбенеть.

Если ж только не умру,

То продрогну на ветру.

Впрочем, что мне горевать

И держаться за кровать.

Если даже шар земной

Будет вовсе ледяной,

Я мороза не боюсь.

Я слезами обольюсь.

Мои слезы — горячи,

У меня глаза — лучи.

У меня в разрезе рта

Затаилась теплота.

Пусть сорвется с языка

Раскаленная тоска.

Пусть она расплавит лед

Всех арктических широт.

Я к любому подойду,

Будто где-нибудь в саду,

Крепко за руку возьму

И скажу в лицо ему:

Я, товарищ, инвалид.

У меня душа болит.

Все, что знал когда-то я,

Те скрижали бытия,

Правду жизни, правду льда

Я запомнил навсегда.

И пойду домой — слепой,

Возвышаясь над толпой.

Палку высуну вперед,

Пробираясь сквозь народ.

Не безумный, не немой,

Я иду к себе домой.

* * *

Пускай за нас расскажут травы,

Расскажут камни и снега,

В чем были правы, в чем не правы

И в чем была права пурга.

Пускай за нас расскажут птицы,

Что нынче, в поисках кормов,

Слетелись около столицы,

Ее старинных теремов.

Пускай же, горбясь и сутулясь,

Ероша перья на спине,

Они летят вдоль наших улиц,

Отлично видимые мне.

Им снег полезней манной каши,

Им лед — блаженство и уют.

Они, как я, из синей чаши

Холодный воздух жадно пьют.

* * *

Ты слишком клейкая, бумага,

И от тебя мне не отстать,

Не сделать в сторону ни шагу,

Не опуститься на кровать.

Ведь страшно ей проснуться белой,

Какой ложилась ввечеру,

И быть от солнца пожелтелой

И выгоревшей на ветру.

Уж лучше б все она стерпела,

Ходя в любых черновиках,

Лишь только б ей не быть без дела

И не остаться в дураках.

И хорошо, что есть чернила,

Чтобы услышанное мной,

Бумага свято сохранила

И увела на свет дневной.

* * *

Ты видишь, подружка,

Что облака стружка

Просыпана на небеса.

А ветра здесь нету,

Чтоб вынести эту

Вихрастую стружку в леса.

Что лайковой ивы

Цветных переливов

Под солнцем сегодня не счесть.

Что листья гак липки,

А ветки так гибки,

Что можно их в косы заплесть.

А елки зубчатых

Зеленых перчаток

Не снимут, не сбросят весной,

И нынче и прежде

Все в зимней одежде

Встречают и холод и зной.

Но время пролиться

Невидимой птицы

Весеннему пенью, и вот

Звенит поднебесье

Знакомою песней, —

И жаворонок поет…

* * * [57]

В воле твоей — остановить

Этот поток запоздалых признаний.

В воле твоей — разорвать эту нить

Наших воспоминаний.

Только тогда разрывай до конца,

Чтобы связавшая крепко вначале,

Если не судьбы, то наши сердца,

Нить, как струна, зазвучала…

* * *

Я о деревьях не пишу,

Я приказал карандашу

Бежать любых пейзажей.

Все, что в глаза бросалось днем,

Я, перед лунным встав огнем,

Замазываю сажей.

А скалы — скалы далеки.

Они не так уж высоки,

Как я когда-то думал.

Но мне по-прежнему близки

Людские приступы тоски,

Ее ночные шумы.

После ливня

Вдруг ослепляет солнца свет,

И изменяют разом цвет

Поля,

И жарко дышит синевой,

И к небу тянется травой

Земля.

У края пожара

Взлетающий пепел пожара,

Серебряный легкий туман

Мешается с дымом и паром,

Сырым ядовитым угаром

Дорогу запутает нам.

Наверно, и мы несчастливы,

Что сумрачны и молчаливы,

И так напряженно глядим

На синей травы переливы,

На черный приземистый дым.

* * *

Я целюсь плохо зачастую,

Я забираю слишком вверх,

Но мой заряд не вхолостую,

И выстрел мой — не фейерверк.

Нет, я не гнался за удачей.

Ствол, раскаленный горячо,

Дал выстрел с тяжкою отдачей,

Меня ударившей в плечо.

Всего за миг до перегрева,

Когда, казалось, у стрелка

Лишилась меткости от гнева

Уже нетвердая рука.

Я брошен наземь в той надежде,

Что, погруженный в эту грязь,

Я буду меток так, как прежде,

В холодной луже остудясь.