Том 3 - [17]

И наши путает пути,

Хотя воистину могла бы

Сердечно к взрослым подойти.

И тот, кто, в сущности, не молод,

Кто, безусловно, не юнец,

Тот видит лишь гранит и холод,

Что достигает дна сердец.

И в снеговом однообразье

Гора проходит за горой.

Уж лучше б вымазала грязью,

Землей испачкала сырой.

А здесь лишь камень известковый

И снег небесной чистоты,

И мы горды такой обновой,

Таким подобием мечты.

Сосны срубленные [24]

Пахнут медом будущие бревна —

Бывшие деревья на земле,

Их в ряды укладывают ровно,

Подкатив к разрушенной скале.

Как бесславен этот промежуток,

Первая ступень небытия,

Когда жизни стало не до шуток,

Когда шкура ближе всех — своя.

В соснах мысли нет об увяданье,

Блещет светлой бронзою кора.

Тем страшнее было ожиданье

Первого удара топора.

Берегли от вора, от пожара,

От червей горбатых берегли —

Для того внезапного удара,

Мщенья перепуганной земли.

Дескать, ждет их славная дорога —

Лечь в закладке первого венца,

И терпеть придется им немного

На ролях простого мертвеца.

Чем живут в такой вот час смертельный

Эти сосны испокон веков?

Лишь мечтой быть мачтой корабельной,

Чтобы вновь коснуться облаков!

* * * [25]

Он из окна своей квартиры

С такой же силой, как цветы,

Вдыхает затхлый воздух мира,

Удушье углекислоты.

Удушье крови, слез и пота,

Что день-деньской глотает он,

Ночной таинственной работой

Переплавляется в озон.

И, как источник кислорода,

Кустарник, чаща и трава,

Растут в ночи среди народа

Его целебные слова.

Он — вне времен. Он — вне сезона.

Он — как сосновый старый бор,

Готовый нас лечить озоном

С каких-то очень давних пор.

Нам все равно — листы ли, листья —

Как называется предмет,

Каким — не только для лингвистов —

Дышать осмелился поэт.

Не грамматические споры

Нас в эти горы завлекли —

Глубокое дыханье бора

Целительницы земли.

О песне

Темное происхожденье

Наших песен и баллад —

Давнего грехопаденья

Неизбежный результат.

С тем же, кем была когда-то

Жизнь оплодотворена,

В этот властный миг расплаты

Как бы соединена.

Что доношено до срока,

До бессонниц января,

Что рождается в потоке

Слез и слов у фонаря

На коробке папиросной,

Подстеленной кое-как,

На листке, а то и просто

На газеты уголках,

То, что вовсе ждать не может,

Шага не дает шагнуть,

То, что лезет вон из кожи

И чего нельзя вернуть.

Ты отрежешь пуповину,

В темноте остановясь,

Станет легче вполовину —

Лишь порвется эта связь.

И, покончив с полубредом

Этих самых древних мук,

Втопчешь в снег клочки последа

И оглянешься вокруг…

………………………………

Много лет пройдет. И песне

Снова встретиться с тобой,

Может быть, нужней и лестней,

Чем наследнице любой.

Вот она идет по тропке,

Опустивши долу взгляд,

Неуверенно и робко

И со сверстницами в ряд.

Ты глядишь, не понимая,

Кто она в твоей судьбе,

Вся теперь как бы чужая,

Незнакомая тебе.

Где-то в давке, в книжной лавке

Разглядишь, в конце концов,

Бывшей золушки-чернавки

Позабытое лицо.

И по родинкам, приметам,

По разрезам губ и глаз

Ты узнаешь дочь поэта

В первый и последний раз.

* * *

Над трущобами Витима,

Над косматою землей,

Облаков зловещих мимо

Я лечу к себе домой.

И во чреве самолета,

Как Иона у кита,

Я прошу у шеф-пилота:

Ради Господа Христа,

Донеси меня до юга,

Невредимым донеси,

Пусть меня забудет вьюга

Хоть на месяц на Руси.

Я срисовывал бы чащи,

Только в них войдет гроза,

Солнцу б я как можно чаще

Попадался на глаза.

В посрамленье злой мороки,

В просветление ума,

Я б успел составить строки,

Что шептала мне зима.

Перед аэровокзалом

Горло сдавит тошнота:

Снова — пропасти, провалы,

Под ногами — пустота.

У меня сейчас воочью,

А не только между строк, —

Неустойчивую почву

Выбивают из-под ног.

Вижу, как, вращая крылья,

Самолетный вьется винт,

С давней раны, с давней боли

Мне разматывают бинт.

Открывая, обнажая,

Растревоженная вновь,

Чтоб могла рука чужая

Разодрать ту рану в кровь.

Там, в своей пурге-тумане,

Мне не стоило труда

Кровь любой подобной раны

Удержать кусками льда.

Я стою, не веря в лето,

И искать не знаю где

Медицинского совета,

Чтоб помочь моей беде.

Но твое рукопожатье

Так сердечно горячо;

Птицы ситцевого платья

Мне садятся на плечо.

И знакомое лекарство

Тихо капает из глаз —

Драгоценное знахарство,

Исцеляющее нас.

Вот я таю, как ледышка,

От проклятых этих слез,

Душу мне еще не слишком

Остудил земной мороз.

Концерт [26]

Скрипка, как желтая птица,

Поет на груди скрипача;

Ей хочется двигаться, биться,

Ворочаться у плеча.

Скрипач ее криков не слышит,

Немыми толчками смычка

Он скрипку все выше, все выше

Забрасывает в облака.

И в этой заоблачной выси

Естественный климат ее,

Ее ощущенья и мысли —

Земное ее бытие.

Но всякий, имеющий уши,

Да слышит отчаянья крик,

Который нам в уши обрушит

До слез побледневший старик.

Он — гения душеприказчик,

Вспотевший седой виртуоз,

Пандоры окованный ящик

Он в зал завороженный внес.

Он смело сундук открывает

Одним поворотом ключа,

Чтоб нас отогнали от рая

Видения скрипача.

Чтоб после небесной поездки

Вернуться на землю опять

И небу чужому в отместку

Заплакать и загоревать.

И мы, возвращаясь к земному,

Добравшись по старым следам

К родному знакомому дому,

Мы холод почувствуем там.

Мы чем-то высоким дышали.

Входили в заветную дверь…

Мы многое людям прощали,

Чего не прощаем теперь.

* * *

Мы гуляем средь торосов

В голубых лучах луны,

Все проклятые вопросы,

Говорят, разрешены.

Но луна, как пряник мятный,