Том 3 - [16]

Держаться до сих пор в живых.

Перетерпевшая все шквалы,

Вчерашний грохот штормовой,

Девятым вымытая валом,

Она живой плывет домой.

Плывет на некий берег дальний,

Еще невидимый пока,

Ища в ночи причалов скальных

И заезжая в облака.

Похороны

Под Новый год я выбрал дом,

Чтоб умереть без слез.

И дверь, оклеенную льдом,

Приотворил мороз.

И в дом ворвался белый пар

И пробежал к стене,

Улегся где-то возле нар

И лижет ноги мне.

Лохматый пудель, адский дух,

Он изменяет цвет;

Он бел, как лебединый пух,

Как новогодний дед.

В подсвечнике из кирпича,

У ночи на краю,

В углу оплывшая свеча

Качала тень мою.

И всем казалось — я живой,

Я буду есть и пить,

Я так качаю головой,

Что собираюсь жить.

Сказали утром наконец,

Промерзший хлеб деля:

Быть может, — он такой мертвец,

Что не возьмет земля!

Вбивают в камни аммонал,

Могилу рыть пора.

И содрогается запал

Бикфордова шнура.

И без одежды, без белья,

Костлявый и нагой,

Ложусь в могилу эту я,

Поскольку нет другой.

Не горсть земли, а горсть камней

Летит в мое лицо.

Больных ночей, тревожных дней

Смыкается кольцо.

* * *

Здесь первым искренним стихом

Я разжигал костер,

И пепел от людей тайком

В ладонях я растер.

Но, отогревшись, я не мог

Припомнить этих жарких строк.

И если снова тяжела

Рука колючих вьюг,

И если мертвый холод зла

Опять стоит вокруг,

Я снова — в новую пургу —

Костер стихами разожгу.

* * *

К так называемой победе,

Назло медведю и лисе,

Проеду на велосипеде

Вдоль по обочинам шоссе.

И вот земли-стенографистки

Рассказ на глине и песке:

Ее предсмертная записка,

Забытая невдалеке,

Зарытая в дорожных ямах,

В геологических шурфах.

Все, что не высказалось прямо,

Закоченело на губах…

Но кто прочтет иероглифы,

Какой придет Шамполион,

Чтоб разгадать глухие мифы, —

Услышать человечий стон.

Гора

В сияющем известняке,

В граните черно-буром,

Гора спускается к реке,

Зажав подснежники в руке,

Навстречу людям хмурым.

Остановившись над ключом,

Как и во время оно,

Она не грезит нипочем

Ни силикатным кирпичом,

Ни железобетоном.

* * *

Он сменит без людей, без книг,

Одной природе веря,

Свой человеческий язык

На междометья зверя.

Руками выроет ночлег

В хрустящих листьях шалых

Тот одичалый человек,

Интеллигент бывалый.

И выступающим ребром

Натягивая кожу,

Различья меж добром и злом

Определить не может.

Но вдруг, умывшись на заре

Водою ключевою,

Поднимет очи он горе

И, точно волк, завоет…

Еще июль

Ты лжешь, что, запрокинув голову,

Я синий воздух жадно пью, —

Небес расплавленное олово

В июле в глотку льют мою,

Чтобы себя не выдал голосом,

Чтоб удивляться перестал,

Чтобы похожи были волосы

На этот льющийся металл.

* * *

Возможно ль этот тайный спор

Меня с самим собою

Простому сердцу вперекор —

Назвать моей судьбою?

Возможно ль подчиниться мне

Какой-то тяжкой силе,

Чтобы не изнутри — извне

Пришла и воскресила?

Или спасенье только есть

В мечтаниях бродяги,

В оберегаемых, как честь,

Клочках моей бумаги.

Июль [21]

Все соловьи осоловели

И не рокочут ввечеру,

Они уж целых две недели

В плетеной нежатся постели

На охлаждающем ветру.

Колючим колосом усатым

Трясет раскормленный ячмень,

И день малиной ноздреватой,

Черносмородинным агатом

Синиц заманивает в тень.

Здесь сущий рай для птиц бездомных,

Для залетевших далеко,

Им от прохлады полутемной

В кустах, достаточно укромных,

Бывает на сердце легко.

И я шепчу стихи синицам,

Губами тихо шевеля,

И я разыгрываю в лицах,

В зверях, растениях и птицах,

Что сочинила мне земля.

Она к моей спине прижалась

И мне готова передать

Все, что в душе у ней осталось,

Всю нерастраченную малость —

Всю неземную благодать.

Жарой коробятся страницы,

Тетрадка валится из рук,

И в поле душно, как в больнице,

И на своих вязальных спицах

Плетет ловушку мне паук.

И мотыльки щекочут щеку,

Перебивая мой рассказ,

И на ветру скрипит осока,

И ястреба кружат высоко,

Меня не упуская с глаз.

Гроза [22]

Смешались облака и волны,

И мира вывернут испод,

По трещинам зубчатых молний

Разламывается небосвод.

По желтой глиняной корчаге

Гуляют грома кулаки,

Вода спускается в овраги,

Держась руками за пеньки.

Но, в сто плетей дубася тело

Пятнистой, как змея, реки,

Гроза так бережно-умело

Цветов расправит лепестки.

Все то, что было твердой почвой,

Вдруг уплывает из-под ног,

И все земное так непрочно,

И нет путей и нет дорог.

Пока прохожий куст лиловый

Не сунет руку сквозь забор,

И за плечо не остановит,

И не завяжет разговор.

И вот я — дома, у калитки,

И все несчастья далеки,

Когда я, вымокший до нитки,

Несу за пазухой стихи.

Гнездо стихов грозой разбито,

И желторотые птенцы

Пищат, познав крушенье быта,

Его начала и концы.

Тайга [23]

Тайга молчальница от века

И рада быть глухонемой,

Она не любит человека

И не зовет его домой.

Ей благозвучней вопли сычьи,

Чем нарушающее сон

Крикливое косноязычье

Всех человеческих племен.

Но если голосом ребенка

Попросят помощи у ней,

Она тотчас бежит вдогонку

И будет матери нежней.

Она заманит чудесами,

Грозы покажет фейерверк

И птиц над черными лесами,

Шутя, подбрасывает вверх.

Раскрашенные безделушки

Цветов качает на лугу.

У ней и камни — погремушки…

Алмазы брошены в снегу.

А гам, смещая все масштабы,

Со здравым смыслом не в ладу,

Смущает взрослым душу, дабы

Потом не жечь ее в аду.

И в этих знаках, в этих жестах

Воинствующей немоты

Я вижу истинное место

Моей ребяческой мечты.

Тайга смещает все масштабы