Том 3 - [18]

Детский пряник ледяной,

Вдруг покатится обратно,

И — покончено с луной.

И, встревоженное чудом,

Сердце дрогнет у меня,

Я достану из-под спуда,

Из подполья злого дня,

Все, что плакало и пело,

Путевую жизни нить,

Что своим усталым телом

Я пытался заслонить

От чужих прикосновений,

От дурных тяжелых глаз,

Откровенных нападений

И двусмысленности фраз.

Наступает тихий вечер,

Звезды тают на снегу.

И породой человечьей

Я гордиться не могу.

* * *

Среди холодной тьмы

Мы — жертвы искупленья.

И мы — не только мы,

А капелек сцепленье.

Стакан поставь в туман,

Тянущийся по саду,

И капли на стакан

Тотчас, как дождь, осядут.

Стакан сберег тепло,

Ему родное снится,

И мутное стекло

Слезой засеребрится.

* * *

Я здесь живу, как муха, мучась,

Но кто бы мог разъединить

Вот эту тонкую, паучью,

Неразрываемую нить?

Я не вступаю в поединок

С тысячеруким пауком,

Я рву зубами паутину,

Стараясь вырваться тайком.

И, вполовину омертвелый,

Я вполовину трепещу,

Еще ищу живого дела,

Еще спасения ищу.

Быть может, палец человечий

Ту паутину разорвет,

Меня сомнет и искалечит

И все же на небо возьмет.

* * *

Кому-то нынче день погожий,

Кому — томящая жара,

А я, наверно, проморожен

Тайгой до самого нутра.

И мне все кажется, что лето

Напрасно силы бережет,

Напрасно раскаленным светом

Дотла всю землю не сожжет…

* * * [27]

Клен и рослый и плечистый

В дрожи с головы до пят,

Перепуганные листья

До рассвета шелестят.

Их протягивает лето,

И холодный ветерок

Отрывает, как билеты,

И бросает на песок.

И по железнодорожной

Желтой насыпи крутой

Их сметает осторожно

В ямы с мутною водой.

Это — право пешехода

Разбираться, чье нужней,

Чье полезней — время года

Весен или осеней,

И похваливать погоду,

Размышляя не о ней.

* * *

Приходят с улиц, площадей,

Все глохнет, как в лесном загоне,

Ладони будто бы людей

Моей касаются ладони.

И мне, пожалуй, все равно,

Что тут — мечта и что — обманы,

Я вижу темное вино,

Уже разлитое в стаканы.

Я вижу женщины глаза,

Которых чище не бывает;

И непослушная слеза

Напрасно зренье застилает…

Персей и Муза

Она еще жива, Расея,

Опаснейшая из Горгон,

Заржавленным щитом Персея

Не этот облик отражен.

Химер, ничуть не виноватых,

Кентавров рубит сгоряча,

Он голову родного брата

Надел на острие меча.

В ушах героя шум победы,

Он пьяный мед, как воду, пьет,

И негритянка Андромеда

Лиловый подставляет рот…

Но дом Горгон находит Муза,

И — безоружная — войдет,

И поглядит в глаза Медузе,

Окаменеет — и умрет.

* * *

Я нынче с прежнею отвагой

Все глубже, глубже в темный лес

Иду. И прибавляю шагу,

Ища не знаний, но чудес.

И по тропе, глухой и личной,

Войду в такую тишину,

Где нынче всю породу птичью

Еще с утра клонит ко сну.

* * *

Затерянный в зеленом море,

К сосне привязанный, стою,

Как к мачте корабля, который

Причалит, может быть, в раю.

И хвои шум, как шум прибоя,

И штормы прячутся в лесу,

И я земли моей с собою

На небеса не унесу…

* * *

Сплетают ветви полукруг

Трепещущего свода.

Под тысячей зеленых рук

На четырехугольный луг

Ведет меня природа.

Иду — уже не в первый раз

Под триумфальной аркой.

А луг — пока хватает глаз —

Конвертом кажется сейчас,

Весь в разноцветных марках.

И каждый вылеплен цветок

В почтовом отделенье.

И до востребования мог

Писать мне письма только Бог

Без всякого стесненья.

* * *

Вечерней высью голубою

До дна пропитана река.

Клочками порванных обоев

Свисают с неба облака.

И в опустевшую квартиру

По тропке горной я вхожу

И в первый раз согласье мира

С моей душою нахожу.

* * *

В мозгу всю ночь трепещут строки,

И вырываются из сна

Признанья, жалобы, намеки,

Деревья, листья и луна.

И песне миг до появленья,

И кажется, теперь она

Одним физическим движеньем

Рукою будет рождена.

Казалось, мускулами кисти,

Предплечья, локтя и плеча

Я удержал бы всплески листьев

И трепет лунного луча.

Но, спугнутые светом спички,

Слова шарахаются прочь,

Звериным верные привычкам,

Предпочитают мрак и ночь.

И песня, снившаяся ночью,

Как бы я небо ни просил,

Со мною встретиться воочью

Не может, не имеет сил.

* * *

Потухнут свечи восковые

В еще не сломанных церквах,

Когда я в них войду впервые

Со смертной пеной на губах.

Меня несут, как плащаницу,

Как легкий шелковый ковер.

И от врачей и от больницы

Я отвращу свой мутный взор.

И тихо я дышу на ладан,

Едва колебля дым кадил.

И больше думать мне не надо

О всемогуществе могил.

* * *

Я видел все: песок и снег,

Пургу и зной.

Что может вынесть человек —

Все пережито мной.

И кости мне ломал приклад,

Чужой сапог.

И я побился об заклад,

Что не поможет Бог.

Ведь Богу, Богу-то зачем

Галерный раб?

И не помочь ему ничем,

Он истощен и слаб.

Я проиграл свое пари,

Рискуя головой.

Сегодня — что ни говори,

Я с вами — и живой.

* * *

Ушло почтовой бандеролью,

С каким-то траурным клеймом

Все то, что было острой болью

И не бывало вовсе сном.

Скорей бессонницей, пожалуй,

Или рискованной игрой,

Затеянной метелью шалой

Земною зимнею порой.

Со мною, все еще мальчишкой,

Еще витавшим в облаках,

Ушло все то, что было слишком

И не удержано в руках,

Что было вырванной страницей

Из сердца, что меня потом

Чуть не направило в больницу,

В ближайший сумасшедший дом.

Все малолетнее, родное

И так тревожен дальний путь,

Что сердце вздрагивает, ноет

И до утра не даст уснуть.

* * *

Кто домик наш, подруга,

Назвал пустой мечтой,

Обвел Полярным кругом,

Магической чертой?

Кто дверь в него, подруга,