Том 3 - [19]

Шрифт
Интервал

Заколотил крестом,
Завеял дымной вьюгой
В урочище пустом?
И хохотало эхо
Среди немых лесов,
Как радиопомеха
Для наших голосов.
Какое же страданье
Готовят нам за то,
Что, людям в назиданье,
Доверием свиданья
Мы стерли быль в ничто?

Ночная песня

Бродят ночью волчьей стаей,
К сердцу крадутся слова
Вой звериный нарастает,
Тяжелеет голова.
Я запомнил их привычку
Подчинения огню
Я возьму, бывало, спичку,
Их от сердца отгоню.
Изловлю в капкан бумажный
И при свете, при огне
Я сдеру с них шкуру даже
И распялю на стене.
Но, едва глаза закрою
И залягу в темноту,
Вновь разбужен волчьим воем,
И опять невмоготу.
И не будет мне покоя
Ни во сне, ни наяву
Оттого, что этим воем,
Волчьим воем — я живу.

* * *

Я мальчиком умру,
И, верно, очень скоро.
На ангельском пиру
Я слышал разговоры,
Что, дескать, на земле
Таким не будет места.
Напрасно столько лет
Их молча ждут невесты.
От этих женихов
Невестам мало проку,
Дорогою стихов
Они зайдут далеко.
Им взрослыми не стать,
Не выучиться жизни
Их детская мечта
Не обретет отчизны

* * *

Не успокоит, не согреет,
Не утишит обид и бед
Зари, смешавшейся с кипреем,
Малиновый тяжелый цвет.
О, потерпи еще немного,
Слезой стеклянною блесни,
Слабеющие руки Бога
Над горизонтом подними,
Чтоб, каменея в двоеперстном
Благословляющем кресте,
Он был, как твой двойник и сверстник,
В рожденье, жизни и мечте…

* * *

Вся даль весенняя бродила,
По всей земле искала брод.
Деревья терла пенным мылом
И их несла в водоворот.
Исторгнутые смертной мукой,
Прощанья слышались слова.
И корни, как чудовищ руки,
Тянули к небу дерева.
Рыданья, хрипы, междометья
Средь воя, шума, суеты,
Когда их вездесущий ветер
Сбивал по-своему в плоты.
Тащил вперед на перекаты,
И рвал одежду им в клочки,
И гнал, как гонят в бой солдата,
Вниз по течению, в толчки.
И, черной ошалелой массой
Наваливаясь на скалу,
Они с рычаньем несогласным
Ныряли в утреннюю мглу.

* * *[28]

Он пальцы замерзшие греет,
В ладонь торопливо дыша;
Становится все быстрее
Походка карандаша.
И вот, деревянные ноги
Двигая, как манекен,
По снегу, не помня дороги,
Выходит на берег к реке,
Идет к полынье, где теченье
Ускорили родники,
Он хочет постигнуть значенье
Дыхания зимней реки.
И хриплым, отрывистым смехом
Приветствует силу свою.
Ему и мороз не помеха,
Морозы бывают в раю.

* * *

Белое небо. Белые снега.
Ходит по ущельям девочка-пурга.
Босая, оступается, камни шевеля,
Под ее ногами горбится земля.
Девочка-растрепа, красавица моя,
Ты — моя родина, ты — моя семья.
Лесами ты проходишь — и гнутся леса,
На небо ты глядишь — и дрожат небеса,
Долго ль заблудиться мне в белых камнях,
Возьми меня за руку и выведи меня
На тихие, зеленые, теплые луга,
Девочка-растрепа, красавица пурга!

* * *

В болотах стелются туманы,
И сердце бьется все сильней,
И знаки ночи долгожданной
Все громогласней, все видней.
Мне все дневные проволочки
Так очевидно нелегки.
Я кое-как дойду до точки,
До красной, стало быть, строки.
Меняют вещи цвет и форму,
И в новой сущности своей
Они не так уже бесспорны,
Как в свете слишком ярких дней.
Ведь одиночества отрада
Не ощущенье мертвеца,
Оно — моя Робинзонада
Без милосердного конца.
Так после кораблекрушенья,
С самим собой наедине
Находят счастье и решенье
Во всем довериться волне.
Но, вспоминая ежечасно
Свой каменистый путь земной,
Роптавший в горести напрасно
Не соглашается со мной.

* * *

Сломав и смяв цветы
Своим тяжелым телом,
В лесу свалился ты
Таким осиротелым,
Что некий грозный зверь
Открыл свою берлогу
И каменную дверь
Приотвалил немного.
Но что тебе зверья
Наивные угрозы,
Ему — печаль твоя,
Твои скупые слезы?
Вы явно — в двух мирах,
И каждый — сам собою.
Не волен рабий страх
Сегодня над тобою…

* * *

Как будто маятник огромный
Раскачивается вода.
Но скал моих — сухих и темных —
Не достигает никогда.
Давно изучены границы
Морских угроз, морских страстей,
И волн горбатых вереницы
Пугать способны лишь детей.
Валы, как тигры в зоосаде,
Летят прыжком на парапет.
И вниз срываются в досаде,
И оставляют пенный след.
И луч, как нож, с кормы баркаса
Разрежет небо пополам.
И тучи, точно туши мяса,
По всем навалены углам.
И берега закатом тусклым
Не обозначены еще.
И труп какого-то моллюска
Багровым светом освещен…

* * *

Ты упадешь на снег в метель,
Как на пуховую постель,
Взметенную погромом.
И ты заплачешь обо мне,
Отворотясь лицом к стене
Бревенчатого дома.
И ты не слышишь — я зову,
Я, как в лесу, кричу «ау»,
Охрипший и усталый.
Сжимаю, бурей окружен,
В застывших пальцах медальон
Из белого металла.
Так много в жизни было зла,
Что нам дорога тяжела
И нет пути друг к другу.
И если после стольких вьюг
Заговорит над нами юг —
Мы не поверим югу.

* * *

Мне б только выболеть немножко,
Суметь довериться врачам.
Лекарством, как ребенка, с ложки
Меня поили б по ночам.
Но разве был событьем частным
Тот фантастический рассказ,
Что между двух припадков астмы
Припоминается сейчас,
Когда я стиснут был в ущелье
Камнями, небом и ручьем,
Не помышляя о прощенье
И снисхождении ничьем…

* * *

Нет, не для нас, не в нашей моде
Писалось мира бытие,
И расточительность природы,
И пышность грубая ее.
И не раченьем садовода,
Избытком силы мир живет,
Любую пользуя погоду,
Какую вынес небосвод.
Мир не вмещается в картины,
Но, на полотна не просясь,
С любым из нас на миг единый
Провозгласить хотел бы связь.

Еще от автора Варлам Тихонович Шаламов
Колымские рассказы

Лагерь — отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего полезного, нужного никто оттуда не вынесет, ни сам заключенный, ни его начальник, ни его охрана, ни невольные свидетели — инженеры, геологи, врачи, — ни начальники, ни подчиненные. Каждая минута лагерной жизни — отравленная минута. Там много такого, чего человек не должен знать, не должен видеть, а если видел — лучше ему умереть…


Крест

«Слепой священник шел через двор, нащупывая ногами узкую доску, вроде пароходного трапа, настланную по земле. Он шел медленно, почти не спотыкаясь, не оступаясь, задевая четырехугольными носками огромных стоптанных сыновних сапог за деревянную свою дорожку…».


Очерки преступного мира

«Очерки преступного мира» Варлама Шаламова - страшное и беспристрастное свидетельство нравов и обычаев советских исправительно-трудовых лагерей, опутавших страну в середине прошлого века. Шаламов, проведший в ссылках и лагерях почти двадцать лет, писал: «...лагерь - отрицательная школа с первого до последнего дня для кого угодно. Человеку - ни начальнику, ни арестанту - не надо его видеть. Но уж если ты его видел - надо сказать правду, как бы она ни была страшна. Со своей стороны, я давно решил, что всю оставшуюся жизнь я посвящу именно этой правде».


Левый берег

Это — подробности лагерного ада глазами того, кто там был.Это — неопровержимая правда настоящего таланта.Правда ошеломляющая и обжигающая.Правда, которая будит нашу совесть, заставляет переосмыслить наше прошлое и задуматься о настоящем.


Артист лопаты

Варлама Шаламова справедливо называют большим художником, автором глубокой психологической и философской прозы.Написанное Шаламовым — это страшный документ эпохи, беспощадная правда о пройденных им кругах ада.Все самое ценное из прозаического и поэтичнского наследия писателя составитель постарался включить в эту книгу.


Сентенция

Рассказ Варлама Шаламова «Сентенция» входит в сборник колымских рассказов «Левый берег».


Рекомендуем почитать
Том 4

В четвертый том Собрания сочинений В. Т. Шаламова вошли автобиографическая повесть о детстве и юности «Четвертая Вологда», антироман «Вишера» о его первом лагерном сроке, эссе о стихах и прозе, а также письма к Б. Л. Пастернаку и А. И. Солженицыну.


Том 2

Во второй том Собрания сочинений В. Т. Шаламова вошли рассказы и очерки из сборников «Очерки преступного мира», «Воскрешение лиственницы», «Перчатка, или КР-2», а также пьеса «Анна Ивановна».


Том 1

В первый том Собрания сочинений Варлама Тихоновича Шаламова (1907–1982) вошли рассказы из трех сборников «Колымские рассказы», «Левый берег» и «Артист лопаты».