— Кто?
— Беатрис, кто же еще! Так вот, она говорит, чтобы я дал вам рекламу.
— Ик! — сказала Салли, словно мышь, которая испугалась, когда ела сырную корку.
— Не надо! — взмолился мистер Дафф. — Я и так весь дрожу. Джос, схватившийся было за перильца, перенес руку на его плечо.
— Дж. Б., — произнес он, — вы меня не разыгрываете? Это правда?
— Так сказала она. Видите, начинается…
— Отдел рекламы? Мне?
— Так сказала она.
— Ты слышала, Салли?
— Слышала, Джос.
— Глава отдела. Какая власть! Какой оклад!
— Не такой уж большой, — вставил Дж. Б.
— Ладно, позже обсудим. Смотрите-ка, вы совершенствуетесь. Глядишь, станете образцовым вождем, который ничего не жалеет для родной фирмы. Очень может быть, что это — поворотный момент в ее судьбе.
— Она сказала, чтобы я вам позировал.
— Замечательно!
— И дал этому типу побольше денег.
— Ясно. А то он все разболтает. «Король ветчины среди угля», «Унижение Джеймса Даффа»… Нет, нельзя! Можете гордиться, Дж. Б., вы осчастливили две пары. Мы с Салли, Чибнел с Верой… Что называется, ангел.
— Ы… — тихо откликнулся Дафф.
— Точнее, херувим. Такой купидон с луврской картины, летает над влюбленными. Крылья, рог изобилия — и не отличишь.
Мистер Дафф снова вздохнул.
— Все наглее и наглее!.. Ну, мне пора, она ждет. Хочет пойти со мной в гостиницу.
Он нырнул в сумерки. Джос сказал:
— Салли! Салли сказала:
— Джос!
— Моя дорогая! Моя золотая! Мой синеглазый кролик!
— А? — обернулся мистер Дафф.
— Я не вам.
— О?..
Дойдя до входа в дом, он услышал сочное контральто:
— Это ты, Джимми?
— Да, я.
— Ты его видел?
— Видел.
— Тогда идем, — она посвистела Патриции. — Какой вечер прекрасный!
Так оно и было, но его, как недавно — Салли, это не радовало. Он шел по дорожке вдоль газона, дышал благоуханием ночных цветов — и все зря. Ему было плохо.
Ей, напротив, было хорошо, и она благодарно втягивала воздух.
— О!
— Что такое?
— Ах…
— Ах?
— Левкои. Как пахнут!
— Ничего, — согласился он. Небольшой отрезок пути они прошли молча.
— Знаешь, — сказала она, — ты стал гораздо тоньше. Какой-то такой… поэтичный. Раньше ты сравнил бы этот запах с какой-нибудь фазой копчения.
Он вздохнул. Они опять помолчали.
— Кстати, я хотела сказать…
— Да?
Она взяла его под руку.
— Понимаешь, я много думала о прошлом. Тебе было трудно со мной. Что говорить, глупая девчонка! Помнишь, я выругала ветчину и бросила кольцо?
Он снова вздохнул, печально ощущая, что таких минут не вернешь.
— Теперь я умней. Хорошая жена живет интересами мужа.
На секунду он приободрился, но все-таки — «жена», «муж»…
— Так вот, я хотела сказать о портрете, — продолжала она.
— Ты хорошо его разглядел?
— Вообще-то, да.
— Тебя ничто в нем не поразило?
— Вроде бы нет…
— Слушай, — сказала она, — мне пришла удивительная мысль. Понимаешь, люди устали от этих конфетных мордочек. Не пора ли дать другую рекламу? Ты не думай, я не сошла с ума, но я бы предложила портрет.
Джеймс Дафф остановился, мало того — покачнулся, словно его стукнули по голове, и он не знает, в какую сторону падать. Слова звучали откуда-то издалека.
— Как бы тебе объяснить? Уэзерби схватил одно выражение, такое… ну… властное, требовательное. И вот, я подумала, возьмем портрет, как он есть, и напишем что-нибудь вроде: «Какая гадость! Что вы мне подсовываете? Где ветчина «Парамаунт»?»
Лицо его засветилось, словно фонарь. Он думал о том, что говорят о родственных душах. Да, конечно, в большинстве случаев брак — большая глупость. Обычно считают, что он — хуже смерти, видимо — упуская из виду такие, особенные случаи. Главное — найти, как нашел он, со свойственной ему прозорливостью. Перед ним примерно девять тысяч двести двадцать пять завтраков, когда по ту сторону стола сияет это лицо. А может, больше? Если очень следить за здоровьем…
— Слушай, — хрипло выговорил он.
— Да?
— Можно тебя попросить?
— Конечно! А что именно?
— Да так, ничего.
Он собирался попросить, чтобы она глубоко заглянула ему в глаза и прошептала: «Любимый», но это все-таки слишком. Может быть, попозже…
— Слушай, — снова начал он, прижимая к боку ее локоть, — я расскажу тебе о ветчине. Все эти тяжелые годы, когда самые лучшие сорта просто выли от горя, старый добрый «Парамаунт»…
И ночь окутала их.
