— Конечно, так. Джентльменское соглашение! Это святое.
— Думаю, вы понимаете, что нужно держать язык за зубами. Только намекните, чего лишат священные узы, и вы получите одиннадцать закоренелых холостяков. Генрих XVIII и Брайен Янг остались бы безбрачными, узнай они, что зов сердца обойдется им в миллион зеленых. Ну вот, мое дело — предложить.
Мортимер Байлисс обвел собравшихся ненавидяще-презрительным взглядом, сверкнул моноклем, подлил себе коньяка и откинулся в кресле — ни дать ни взять Мефистофель, только что предложивший перспективному клиенту интересную сделку.
В наступившем молчании можно было бы услышать, как упала акция. Нарушил его Дж. Дж. Бэньян.
— А что, — сказал он, — по-моему, наш друг Морт советует дело.
2
Прекрасным летним утром солнышко не жалело сил на лондонское предместье Вэли-Филдз, милостиво озаряя обсаженные деревьями улочки, ухоженные садики, старинные ворота и вознесшиеся ввысь телевизионные антенны.
И правильно делало: в Англии вряд ли сыщется более приятный пригород. Здешний житель, майор Флуд-Смит, назвал его как-то в письме «благоуханным оазисом». Майор писал в «Южно-Лондонский Аргус» о зверствах местного Департамента по налогам и тарифам, письмо отдал кухарке, та забыла отправить, нашла через три недели в комоде и сожгла в печи, а издатель все равно бы не напечатал, поскольку оно шло в разрез с линией, которую «Аргус» неуклонно отстаивал; однако — подчеркиваем — в словах о «благоуханном оазисе» майор был совершенно прав. Он попал в точку, угадал самую суть и подметил исключительно верно.
Другие предместья гордятся шикарными магазинами, площадками для катания на роликах, кинотеатрами; Вэли-Филдз специализируется на цветах и траве. Каждую весну здесь сеют больше семян, вытаскивают больше газонокосилок, берут напрокат больше садовых катков и покупают больше патентованной смеси от зеленой тли, чем в любом другом населенном пункте по южную сторону Темзы. Отсюда то сельское очарование, из-за которого — воспользуемся еще раз выражением майора Флуд-Смита — сдохни, не поверишь, что до Пиккадилли-серкус всего семь миль (а по воздуху и вообще пять). Когда выходишь из пряничного вокзала, кажется, что эти-то края и навели Теннисона на мысль об острове-долине Аваллон, где не падет ни дождь, ни снег, ни град, где даже ветр, и тот неслышно веет.
Из всех прелестных уголков Вэли-Филдз (а их так много, что и не перечислишь), старожилы с особой гордостью показывают «Тутовую Рощу» — тупичок сразу за Розендейл-род, утопающий в сирени, миндале, боярышнике, рябине и золотом дожде. Его-то солнце и озаряло сегодня с особенной любовью. В дом, который романтик-строитель назвал «Лесным Замком», лучи попадали сквозь уютный садик и, вспыхнув на стеклянной двери, освещали, среди других занимательных вещей, «дружную семейку» в горшке, ходики с кукушкой, пленную канарейку, аквариум с рыбками, фотографию замечательно красивой девушки в серебряной рамке, подписанную «С любовью, Элейн», и другую фотографию, в парной рамке, запечатлевшую пожилого господина с длинной верхней губой и нависшими бровями, автора строки «Искренно ваш, Аффенхем». После долгого пути солнечный луч отдыхал на дородной фигуре Огастеса Кеггса, отставного дворецкого, устроившегося в кресле почитать «Таймс». На газете стояло «20 июня 1955».
Двадцать пять лет и девять месяцев, прошедшие с обеда у Дж. Дж. Бэньяна, унесли и хозяина, и почти всех его гостей, но едва коснулись Кеггса. Ученые, возможно, знают, почему дворецкие не старятся, как мы, во всяком случае — внешне. Кеггс, примостивший ноги на скамеечку и посасывающий легкую сигару, выглядел почти в точности, как четверть века назад.
Тогда он походил на римского императора, который злоупотребляет мучным, сейчас — на чуть более тучного императора, который отчаялся считать калории и всему на свете предпочитает добрую порцию вареной картошки с хорошим куском масла.
Он так основательно просел в подушку, что, казалось, его поднимет только землетрясение, однако это было не так. Как только открылась дверь и вошла невысокая белокурая девушка, Кеггс, правда, не вскочил, но медленно приподнялся, словно учтивый гиппопотам, выползающий из речного ила. Девушка звалась Джейн Бенедик и доводилась племянницей лорду Аффенхему, у которого Кеггс, вернувшись из Америки в начале тридцатых, служил дворецким вплоть до окончательного ухода от дел.
— Доброе утро, мистер Кеггс.
— Доброе утро, мисс.
Джейн была вполне миловидна — голубые глаза, маленький носик, ладная фигурка — и ничем бы особенно не выделялась, если б не удивительный, редкой красоты голос. В минуты поэтического настроя лорд Аффенхем сравнивал его со звяканьем льда в бокале виски.
— Я бы не стала вас беспокоить, — сказала Джейн, — но они требуют свой завтрак, а я не могу отыскать «Таймс». Это не вы утащили?
Кеггс слегка смутился.
— Я, мисс. Извините. Я проглядывал объявления о бракосочетаниях.
— Вычитали что-нибудь интересненькое?
— Да, мисс, для меня — да. Я узнал, что мистер Джеймс Брустер вчера женился.
— Это ваш друг?
— Сын джентльмена, который много лет назад, в Нью-Йорке, был дружен с моим тогдашним хозяином.
