Том 3. Из дома вышел человек - [58]

Одновременно происходило сращивание нашей антисоветской группы с аппаратом детского сектора на бытовой основе. Устраивались вечеринки, на которых, помимо меня, Хармса и др., присутствовали Олейников, Дитрих, а также беспартийные специалисты детской книги Е. Шварц, Маршак и т. д. Устраивались также совместные попойки. В этих попойках в последнее время стал принимать участие новый секретарь детского сектора И. Л. Андроников, о котором в нашей группе говорилось, что он князь по происхождению, и которого, как человека более близкого нам, я счел возможным повести на квартиру к Калашникову (о Калашникове смотреть мои показания выше).

Я признаю, что детский сектор Ленотгиза, в силу изложенных выше обстоятельств, являлся превосходным плацдармом для антисоветской деятельности нашей группы и что со стороны подавляющего большинства работников детского сектора мы встретили сознательную поддержку этой деятельности.

15 декабря 1931 г.

А. Введенский

Допросил: А. Бузников <подпись>

(л. 69–69 об.)

Наша поэтическая заумь, т. е. особая форма стихотворного творчества, принятая в нашей антисоветской группе детских писателей, является контрреволюционной в силу того, что она целиком исходит из мистико-идеалистической философии и активно противопоставлялась нами засилию материализма в СССР. Однако, придерживаясь заумной формы поэтического творчества, мы считали, что хотя она противоречит смысловому значению слова и внешне непонятна, но она обладает большой силой воздействия на читателя, достигаемой определенным сочетанием слов, примерно так же, как огромной силой воздействия обладает православная церковь, молитвы и каноны которой написаны на церковнославянском языке, абсолютно непонятном современной массе молящихся. Эта аналогия, возникшая в наших групповых беседах по поводу зауми, отнюдь не случайна: и церковные службы, происходящие на церковнославянском языке, и наша заумь имеют одинаковую цель: отвлечение определенно настроенных кругов от конкретной советской действительности, от современного строительства, дают им возможность замкнуться на своих враждебных современному строю позициях. Необходимо заявить, однако, что большинство наших заумных произведений содержат в себе ведущие идеи или темы. Если, например, мое заумное контрреволюционное произведение «Птицы» в отдельных своих строчках — хотя бы в таких: «и все ж бегущего орла не удалось нам уследить из пушек темного жерла ворон свободных колотить» — при всей их внешней монархической определенности нельзя переложить понятным языком, то о ведущей идее этого стихотворения следует сказать прямо: эта ведущая идея заключена в оплакивании прошлого строя, и в таком выражении она и понималась окружающими. То же самое следует сказать о произведении Хармса «Землю, говорят, изобрели конюхи» и о других его произведениях.

Мы часто вели в группе и, в частности, с Хармсом политические разговоры. Как человека, который принципиально не читает газет, я информировал Хармса о политических событиях. Моя информация и хармсовское восприятие этой информации носили глубоко антисоветский характер, причем основным лейтмотивом наших политических бесед была наша обреченность в современных советских условиях. Мы хорошо понимали, что ненавистные нам советские порядки нелегко сломать, что они развиваются и укрепляются помимо нашей и иной враждебной им воли, что мы представляем собой людей обреченных. Этот мотив обреченности, имеющий под собой в основе определенную систему политических, враждебных современности взглядов, пропитывал наши заумные произведения. Например, в моем произведении «Кругом возможно бог» ведущей идеей является идея смерти, но эта смерть не физическая, а смерть политическая, и мрачность, густо разлитая по всем строчкам этого произведения, целиком идет от сознания своей обреченности в условиях современной мне и враждебной мне действительности. Больше того, поэтическая форма зауми абсолютно не допускает введения в нее современных художественных образов. Например, слово «ударничество», или слово «соцсоревнование», или еще какой-либо советский образ абсолютно нетерпимы в заумном стихотворении. Эти слова диссонируют поэтической зауми, они глубоко враждебны зауми. Напротив, художественные образы и прямые понятия старого строя весьма близки и созвучны форме поэтической зауми. В подавляющем большинстве наших заумных поэтических и прозаических произведений («Кругом возможно бог», «Птицы», «Месть», «Убийцы — вы дураки» и пр. пр.) сплошь и рядом встречаются слова, оставшиеся теперь лишь в белоэмигрантском обиходе и чрезвычайно чуждые современности. Это — «генерал», «полковник», «князь», «бог», «монастырь», «казаки», «рай» и т. д. и т. п. Таким образом, ведущие идеи наших заумных произведений, обычно идущие от наших политических настроений, которые были одно время прямо монархическими, облекаясь различными художественными образами и словами, взятыми нами из лексикона старого режима, принимали непосредственно контрреволюционный, антисоветский характер.

Вот это, указанное мною, наличие ведущей идеи и ведущей настроенности в любом из наших заумных произведений, подтверждается некоторыми последними нашими заумными произведениями, в частности вещами моими и Заболоцкого, которые гораздо более понятны, нежели ранние наши произведения.