Том 3. Из дома вышел человек - [57]

Для меня лично также одно время были характерны монархические настроения, и я определял свое политическое кредо тремя словами: «бог, царь и религия». Различные наши сборища сопровождались также литературными читками, причем читались и контрреволюционные произведения, принадлежащие творчеству членов группы и литераторам, близким к нашей группе. Одно из таких собраний с литературным чтением происходило в конце сентября мес. на квартире Калашникова, и на этом сборище присутствовали Хармс, я, Глебова, Порэт, Браудо Ал-р Моисеевич, писатель-прозаик Конст. Вагинов и сам Калашников. В этот день я читал свою контрреволюционную поэму «Кругом возможно бог».

К. Вагинов читал стихи «Негр» и др. Д. Хармс прочел некоторые свои стихи. Вокруг прочитанного развернулась беседа, причем К. Вагинов выразил желанье, чтобы моя поэма была бы отпечатана хотя бы в незначительном количестве экземпляров.

Останавливаясь на творчестве нашей группы и подтверждая то определение, которое дано мною в предыдущем протоколе, изменяю его в том смысле, что оно носило не только объективно контрреволюционный характер, но и выражало наши контрреволюционные настроения и в силу этого являлось и субъективно контрреволюционным, что я хочу подчеркнуть здесь, желая оставаться до конца правдивым и искренним.

Наше литературное творчество распадалось на две части. С одной стороны, это была заумь, это были вещи, предназначенные для взрослых, насыщенные мистикой, смысловое содержание коих было чрезвычайно затемнено. К наиболее показательным следует из этих вещей отнести: «Кругом возможно бог», «Наташа и Куприянов», роман «Убийцы — вы дураки» и др., принадлежащие моему перу, затем вещи Хармса: «Бессмысленные стихи», «Елизавета Бам», мелкие произведения Бахтерева и т. д. Все эти вещи контрреволюционны по своему существу и мистически-идеалистической направленности.

С другой стороны, мы работали в области детской литературы. Эту область литературы наша группа избрала совершенно сознательно и намеренно, так как здесь царствовал полнейший аполитизм, позволивший нам развернуться и, не входя в конфликт со своими политическими и философскими убеждениями, развивать свою литературную деятельность в этой области ради получения средств к существованию. Я признаю, что в области детской литературы при попустительстве людей, руководящих и направляющих ее, мы протаскивали политически враждебные целям советского воспитания детей идеи. В этом смысле наше заумное, не предназначенное к печати творчество смыкалось с нашей работой в области детской литературы. Безусловно, например, заумны детские книжки Хармса — «Иван Иванович Самовар», «Врешь, врешь, врешь» и др. Моя детская книжка «Кто» и т. д. С этой точки зрения я признаю, что наша деятельность в области детской литературы являлась политически вредной, являлась сознательным актом нашей борьбы с Советской властью на идеологическом фронте.

А. Введенский

13 декабря 1931 г.

Допросил: А. Бузников <подпись>

(л. 65 об. — 68 об.)

В детский отдел Ленотгиз’а наша группа, о которой я показывал в предыдущих протоколах, пришла в 1928 году. Идейное и художественное руководство в отделе принадлежало С. Я. Маршаку — известному детскому писателю, для которого до последнего времени характерна была так назыв. аполитичность в творчестве. К Маршаку мы пришли с нашими вещами для взрослых, которые мы называли настоящими своими произведениями, — в противовес детским книжкам, считающимся нами как ненастоящие, написанными для получения материальных средств к существованию. Наше творчество в целом было одобрено Маршаком, и он предложил нам работать в детском отделе. Большинство вещей, вышедших из-под пера нашей группы и вышедших в Ленотгиз’е по разряду детской книги, которые в предыдущем своем протоколе я определил как политически враждебные современности, прошли через тщательную формальную редакцию Маршака. Все наши заумные детские книжки, которые находились в глубочайшем противоречии с задачами советского воспитания подрастающего поколения, целиком одобрялись и поддерживались Маршаком. Напротив, когда в самое последнее время я лично попытался выступить с подлинно советской тематикой, я встретил отпор со стороны Маршака. По поводу моей книжки «Густав Мейер», написанной ко дню МЮДа, Маршак в личном разговоре со мной высказался весьма отрицательно и предложил, придравшись к якобы имеющимся формальным недостаткам книжки, кардинально переделать ее, что вызвало во мне такую реакцию, что я было совсем отказался от этой своей книжки, если бы не безоговорочное признание ее зав. детским сектором Мол. гв. Гисиным, после чего Маршак в очень неловкой форме пытался выкрутиться перед руководством. Внимание и поддержка Маршака, оказываемые им нашей группе, распространялись настолько далеко, что наша группа пользовалась особыми привилегиями в детском отделе Ленотгиз’а: нас принимали вне очереди, Маршак работал с нами у себя на дому и т. д. В этой своей политике, направленной к культивированию нашей антисоветской группы в детском отделе, Маршак встречал полную поддержку со стороны работающих в отделе на руководящих постах партийцев, в особенности Дитрих, и главным образом Олейникова. Олейников — редактор «Ежа» относился чрезвычайно положительно ко всему нашему творчеству в целом, в том числе и к прямо контрреволюционным заумным нашим произведениям для взрослых. Эти произведения встречали с его стороны полную поддержку и одобрение, причем он поддерживал нас в наших устремлениях продолжать в указанном направлении творческую работу. Я слышал, что Олейников проявлял повышенный интерес к Троцкому, и в нашей группе много говорилось о странном поведении Олейникова на семинаре по диамату в Комакадемии, где Олейников задавал вопросы мистико-идеалистического свойства.