Том 2. Время Наполеона. 1800-1815. Часть вторая - [143]
Этот так называемый Сент-Уанский манифест был напечатан в Монитере. На другой день Людовик XVIII совершил свой въезд в Париж при колокольном звоне и пушечных салютах. Так совершилась «реставрация» Бурбонов, настолько неожиданная в этот последний год Империи, что ее не без основания можно было назвать чудом[111].
Общественное мнение. Монархия была встречена одной десятой населения с восторгом; три десятых примкнули к ней из благоразумия; остальные французы, т. е. большая их часть, колебались, относясь к ней с недоверием, скорее даже враждебно. И однако монархия имела возможность привлечь общественное мнение на свою сторону. У нее было много противников, но сплоченной оппозиции не существовало. Надо было не допустить образования этой оппозиции.
Подписание мира и обнародование хартии не произвели большого впечатления на общество. Этот столь желанный мир фактически существовал уже два месяца. К нему привыкли, не без основания считая его уже упроченным. Таким образом, обнародование договора не сообщило французам ничего нового, кроме разве тех тяжелых требований, которые были предъявлены к ним победителями. Что касается конституционной хартии, то основные ее принципы содержались уже в Сент-Уанском манифесте; поэтому не приходилось рассчитывать на то, чтобы вторично поразить умы торжественным возобновлением обязательств, имевших за собой уже двухмесячную давность. Все возвещенные в конституции гарантии не являлись неожиданными. Более неожиданными являлись статьи 38 и 40 хартии, которые сводили число лиц, пользующихся активным избирательным правом, к 12 000—15 000, а число лиц, наделенных пассивным избирательным правом, к 4000–5000, так что многие из членов палаты депутатов, в частности ее председатель Феликс Фоль-кон, утратили право быть избранными. Неожиданными являлись также слова «уступка» (concession) и «пожалование» (octroi), вставленные в хартию, и своеобразное выражение, которым она заканчивалась: дана в Париже в год от рождества христова 1814-й, царствования же нашего в девятнадцатый.
Политики с большей или меньшей горечью обсуждали эти притязания. Большинство населения не беспокоилось по поводу этих тонкостей, но вскоре явились более серьезные мотивы для опасений и недовольства: приказ Беньо о строгом соблюдении воскресных и праздничных дней; сохранение косвенных налогов, отмена которых формально обещана была графом д Артуа и роялистскими агентами; наглость дворян-помещиков, которые демонстративно вели себя в деревнях, как в завоеванной стране; гневные проповеди священников, обращенные против тех, кто приобрел (во время революции) церковные имущества; наконец, и больше всего, происки эмигрантов, притязавших на то, чтобы продажа национальных имуществ была объявлена недействительной. Эти происки находили поддержку в двусмысленных разговорах принцев королевского дома и их приближенных, и в безрассудных писаниях роялистских публицистов.
Из-за бюджетных затруднений пришлось сократить армию; 12 000 офицеров разных рангов уволено было в запас с сохранением половинного содержания; более 10 ООО было уволено в отставку. Оставшись без дела, они проводили время на улицах и в общественных местах, прислушиваясь к разным толкам, разглашая неблагоприятные известия, критикуя действия правительства, ругая министров, принцев, короля, предсказывая возвращение императора, разглагольствуя насчет «постыдного мира», потери пограничных областей, унижения Франции, расходов двора, нищеты солдат, могущества попов, угроз роялистов. Отставные и переведенные на половинное содержание офицеры были самыми деятельными врагами реставрации.
Увольняя в отставку старых военных, правительство в то же время с большими затратами организовывало королевскую гвардию из старых лейб-гвардейцев Людовика XVI, солдат Конде, вандейцев, эмигрантов, служивших за границей, и юных пятнадцатилетних дворян. Создание этого привилегированного отряда являлось одним из главнейших поводов к недовольству армии Бурбонами. Были, однако, и другие поводы: к победам наполеоновской армии относились с напускным пренебрежением, трехцветное знамя было упразднено, восстановлен был орден св. Людовика, Почетный легион подвергался всяческим унижениям, пенсии выплачивались неаккуратно, ветераны ходили в лохмотьях. За время реставрации не проходило, кажется, дня без того, чтобы в казармах не раздавались крики: «Да здравствует император!» Солдат носил белую кокарду, но в глубине своего ранца он хранил, как святыню, старую трехцветную кокарду. Войска служили Людовику XVIII, но предметом их культа оставался Наполеон, и они были уверены в том, что снова увидят императора в треуголке и сером сюртуке. Во время переходов, па стоянках и в караулах, все разговоры сосредоточивались вокруг одной темы: «Он вернется!» 15 августа более чем в сорока казармах шумно справлялся праздник св. Наполеона.
Солдаты старались передать своим братьям из народа свои воспоминания, свои сожаления, свои надежды. Они поддерживали и оживляли в крестьянах и рабочих ненависть, к Бурбонам. Не следует, однако, представлять себе в преувеличенном виде это влияние духа армии па настроение населения. Народ отнесся бы равнодушно к жалобам солдат и враждебно к их желаниям, если бы эти жалобы и желания не отвечали его собственному недовольству. Французская армия не была армией наемников. Она вышла из недр народа и была проникнута теми же чувствами, что и народ. Революцию делали сообща народ и армия. Их сердца учащенно бились при одних и тех же воспоминаниях, трепетали одним и тем же страхом, воспламенялись одним и тем же гневом.
