Том 2. Теория, критика, поэзия, проза - [46]

Видя в окно, что почтальон понур,

При отсутствующем лязге дверной шестянницы,

За портьерой крапо³ мор д’амур?

О плачевном бедствии подобного рода лягушки

И как явствуют белые долгоносые утки в пруду,

Всякие редкости: например в декабре веснушки

Штампить всю потребительскую бурду?

Да ко мне долилась моя родина,

Что-то слишком слышна,

Перекрывая пролет переводина

Скрипит: ни покрышки, ни дна.

Мать. Твои груди в ранах.

Тварь, ты опять блудишь?

Слов мне скажи желанных.

Э, мать, да ты хрипишь.

Ты лишь сама пред собой испуганная,

Пух алым гробам,

Ты, всеми друзьями поруганная,

Отпустившая всем врагам,

Будь мне по-старому ласковой,

Искрами вертящихся над пожарами твоих турманов-голубей

Со всякого полета стаскивая,

Радостные окури, закрути, опеки – убей.

Апрель 1917 год, Текучино

Эйфелея XI

До чего же людей доводит

Этот самый деспотизм.

С. П. Бобров

Ласково нас увлекает

В пене объявись душе

Юных золотистых заед

Волнопевное туше.

Плеск и блеск и восхищенья

Окружают ломкий трон,

Как винтовые круженья

Белят ровный Ахерон.

Потому ль, что мотобота

Не знавали пляжи кар,

Оттого ль что я деспота

Жестом уведен в Тенар,

Но обломок не весельный,

А веселья смертных дней

Правит правдой колыбельной

В бурунах базальтных пней

И ускоря равномерно

К роковой воронке плав,

Упоительно и скверно.

Жертва лучевых облав –

Счастие. Оно трепещет

Отступившим бытием

И далеко рукоплещет

Не донявшее мытьем

Да и катаньем. А строгой

Мачтою мечты пловца

Светоносною острогой

И эфирного гонца

Пристанью, не насмеется

Мой палладиум сквозной

Шахта вышнего колодца

И учитель ледяной:

«Рано пташечка запела –

Так не потерять себя

До поддонного предела

Не доходят разлюбя. —»

19 июня 1918 года, Ижевский завод

Эйфелея XII >*

Как сейчас вижу себя на верхней платформе

С двумя истерическими, никуда не годными женщинами…

(Оне, конечно, будут говорить, что это я был никуда не годен.

Но у меня имеются доказательства противного. Веские.)

Сквозь рваное небесное трико,

Барахтаясь, вываливалась луна.

Не умирал Парижа гул

Было сыро, было тепло.

Была весна

И разбегалась, вдоль черных ул –

Иц чепцовыми, зелеными лентами.

Этим, надеюсь, все сказано.

      Прибавить нечего.

Эйфелея XIII

Свивая веселья

Не своей площади

Невиданного новоселья

Приворот пощади.

Мы всем эфритам раскололи бутылки,

Мы взорвали все корабли,

Мы всем чувствиям продавили затылки

И теперь вопим горю: «Пли».

Выспръ. Выспрь. Махинация

Сортового ковья

Вечная иллюминация

И дворец без жилья.

Не квартировать в чем построили,

Сквозь себя пролетим в пылу

Карфагены под ноги. Троили.

И гарь. (Гарь) в тылу.

Так прославим Тебя, о лилия,

Вырощенная из грозы желез,

Вознесенных сердец идиллия,

И Твой электролощенный обрез.

Пусть и взяли, и встретим сталь мы:

Пустяки – из-за всех застав

Тебе наши пальмы,

Наш кенотаф.

Эйфелея XIV

Я не забуду этой высоты

Жестокого железа треугольник,

Покрывший труб ея поклонник¹.

И как же мне не прославлять ее

Над корешком разбитого романа,

Когда находит на копье копье²,

А циферблата чуть белеет рана

И время в непрощающих путях

Неуклоняемым дыханьем дует

На пряжу трех присноблаженных прях?

И неопровержимо повествует

Вся эта даль еще святей о злом,

Какое мог когда нибудь представить.

Еще немей, чем ни одним веслом

Не взмыленная мельничная заводь,

Где тайно тают белые цветы,

Над пурпурной изнанкой ровных листьев,

Где распускаются души бинты

И ни один не раздается выстрел.

Эйфелея XV

Со мной веселое воспоминанье…

Воспоминанье ли. Пожалуй время

Играет старые, сухие шутки

Охрипшим выкрикам гнилой кукушки

Не выносящей ни моих стихов,

Ни дикции моей, ни зорких глаз

Слушательниц. О Время, Время, Время.

Не благодарная, беда-стихия;

Неблагодарная, как все признанья

Принявшие с прикрытым удовольствием

И явно кислосладкою улыбкой.

Ты право: знаешь как тебя люблю,

Я виноват: давненько проболтался

Про свой огонь. Но ты теперь ошиблось

Ты ошибаешься: я порываю,

Я попираю наши отношенья,

Я покажу зимующего рака.

И если напишу я снова: «Ты»,

Не вздумая и воображать поклон

Себе: одна, одна любима мной –

Железная и пламенная дева,

Дочурка Эйфеля, Парижа стержень

И (здесь необходимо примечанье)

Зачем нам время, если есть причинность?

Гори, гортанным грохотом огромность

Раскрашенного изгарью гиганта;

Игрой скрипичным грифом в горизонте,

Горячим, раскаляемым проклятьем,

Гримуаром³ бренных драк и спешной бойни

Где замерло дыханье корсиканских

Ублюдков ароматом керосина

Святого. Прям горбатый, как стрела.

А не бунтуй. Но было все напрасно

И дорого пришлось платить Курбэ

За статую и бронзу на столбе.

Тот вал не спал и плавно лавируя

За шустро зашептавшей тишиной

Распрыгался пакетами фаналов⁴

Полез на стены дыбами наклеек

И прободая всякие дефанс⁵

Клыками белых букв изъерзал стекла.

Тай, золотой по серому финал

Топтанья дня, интрада шалой ночи,

Парад произрастанья фонарей

С эподом дискоблещущих каштанов,

С чеканной сихомифией решеток,

С агоном Лувра и часов Киклопа,

И климаксом светолегящих шифров:

Все это просит слов и словарей.

Как часто в этот час на неподвижной

И запертой пустыне позабытого

Пустого Сен-Луи я караулил

Тот вздох огня, неудержимой своре

Свист доезжачего: я сам был зайцем

И я не знал, каким святым молиться

По незнакомству с заячьей религией

И зная только ихнюю капусту.

Глаза открылись. Сердце оборвись.