Том 2. Стихотворения и поэмы, 1891–1931 - [59]

VIII

Он рос и общее вниманье

К себе невольно привлекал,

Хотя не раз в негодованье

Почтенных старцев повергал

Своими играми, скачками,

Своим отсутствием манер

И неуместными словами.

Они в нем видели пример

Дурного тона и влиянья.

Сам дядька был с ним очень строг,

Его наказывал, чем мог,

И шло так дело воспитанья

(Не знаю, в пользу иль во вред)

Вплоть до четырнадцати лет.

IX

Уж раньше дядьки эти, или

Душеприказчики отца

Его покойного, решили,

Что это длится без конца,

Что им – опекунам присяжным –

Пора к рукам его прибрать

И, приступив к реформам важным,

Решили дядьке отказать.

Тут инцидент один случился:

Он отказался уходить.

Пришлося силой удалить:

Ушел, потом опять явился,

Прогнали снова, и тогда

Исчез он вновь и навсегда.

X

Итак, в системе воспитанья

Произошел переворот.

Теперь иные истязанья

Ему готовились. И вот,

Чтоб толковать о перемене

И обсудить вполне предмет,

Опекуны собрали в Вене

Педагогический совет.

И там пришли они к решенью,

Что все влиянья прежних лет

Приносят наибольший вред

И подлежат искорененью.

Ввиду чего был отдан он

В один закрытый пансион.

И он широкими глазами

На мир испуганно глядел,

А мир, повитый облаками,

В осенних сумерках синел.

«И было время, час девятый».

Всё тихо было. И сквозь сон

Лишь бред Италии распятой

Во мгле унылой слышал он.

Да чьи-то слышались рыданья

У одинокого креста,

Где умирали красота

И мысль, и слово, и сознанье.

И в этот страшный крестный час

Сверкнул огонь – и вдруг угас…

Он создан был из тьмы и света,

Великим гневом потрясен,

Как раскаленная комета

В стране туманов вспыхнул он.

Погрязших в будничных заботах

Он испугал, он ослепил –

И вдруг угас в гнилых болотах

Восставшей Греции. Он был

Одним могучим воплощеньем

Протеста личности.

У слова две великих силы –

Негодование и смех.

Они разят, как меч Атиллы,

Разврат и пошлость, зло и грех.

И если гневу как помеха

Сам стих послужит, может быть,

То против буйной силы смеха

Ничто не сможет защитить.

Когда огнем негодованья

Искоренить живой порок

Не может пламенный пророк,

То в буйном вихре ликованья

Приходит песня к ним – и он

Навеки смехом заклеймен.

И в этих песнях, где звучали

И жёлчный хохот, полный слез,

И бодрый гимн, и стон печали,

И недосказанный вопрос,

Для юной мысли мир прекрасный

Разверзся в ярком блеске звезд

И в ней зажег еще неясный,

Еще не сознанный протест.

И как сквозь дымку покрывала

Пред взглядом умственных очей,

В сияньи радостных лучей

Виденье той пред ним вставало,

Кого он в юности считал

За свой бессмертный идеал.

Тот образ, смутный и неясный

Его любовью первой был.

И чары юности прекрасной

Ему он свято посвятил.

Он слил в нем лучшее, что стало

Его природой: ум отца,

Революцьонное начало,

Листы лаврового венца

И бесконечные походы,

И шепот дальней старины,

И философию, и сны –

Всё в чистом образе свободы

Он мыслью творческою слил

И первой страстью полюбил.

И стал он юношей. И стали

Бродить в нем признаки весны,

Но перемен не замечали

В нем лишь одни опекуны.

Они совсем не замечали

Что сквозь цензурные тиски

Уж мысли новые сверкали,

Что стали ветхи и узки

На муже детские одежды,

Что из-под временных заплат

Живые мускулы глядят,

И всё лелеяли надежды,

Что целый век и весь народ

Ребенком в землю и сойдет…

Да! Много вас – компрачикосов

Свободной мысли. Сколько зла,

Каких пороков и вопросов

В нем эта жизнь не родила.

В какие цепи вы сковали,

Какими пытками терзали

Его вы мысль. И, может быть,

Источник жизни замутить

Вам удалось. Хотя казалось,

Что он окончил как герой

С врагом своим неравный бой,

Но только в старости сказалась

Та ломка и та трата сил,

С которой вас он победил.

То было радостное время,

Когда в Европе молодой

Идеалистов юных племя

Явилось шумною толпой.

Ничто им трудным не казалось.

Их мысль, как пряди их волос,

Победоносно развивалась.

На каждый заданный вопрос

Они ответ найти желали

Не в небесах, а на земле.

В аудитории Мишле

В немом восторге замирали.

И шум победный их знамен

Уже звучал со всех сторон.

В College de France лились потоки

Горячих мыслей. На земле

Явились новые пророки:

Кине, Мицкевич и Мишле.

И всех племен и всех наречий

В Париж стекалась молодежь

Послушать огненные речи.

Ее охватывала дрожь

При чудном имени «Свобода» –

И зрела в недрах городов

Дружина будущих бойцов,

«Освободителей народа».

То было время (странно это),

Когда Германия слыла

Страной безвольного Гамлета,

В ней философия цвела,

А не наука истребленья.

В ней был поэт и не один;

В то время центром просвещенья

Был скромный Веймар – не Берлин.

К ногам возлюбленной Свободы

Все силы духа он сложил…

Он для нее трудился годы,

Страдал, боролся и любил.

Но, как Иаков у Лавана,

Опекунами сделан он

Был жертвой наглого обмана:

Когда он, счастьем упоен,

Сорвал с невесты покрывало…

Мечты рассеялись как дым –

То не Свобода перед ним,

А Конституция стояла…

Любовь, мечты, труд стольких лет

Всё был один наивный бред.

Плоды фантазии прекрасной,

Порывы юношеских грёз!

Вас вихрь холодный и ненастный

Сломил, развеял и унес.

Так вслед за сломанною розой

Уходит робкая весна,

Когда пустой и мутной прозой

Обдаст житейская волна.

И иногда потом – случайно

Средь «трезвых» мыслей и идей

Мелькнут виденья прежних дней –

Мелькнут и прочь уходят тайно,

Как трепет жизни молодой,