Том 2. Стихотворения и поэмы, 1891–1931 - [58]

Под небом Италии вы рождены,

Мои серебристые песни!

И блеском и светом они рождены,

В них всё отразилось широко:

И нега и синь средиземной волны,

И яркие краски востока.

Проникнуты солнечным зноем они…

Пусть веет от этих страниц же

Тем «югом», который так страстно манил

Великого Фридриха Ницше.

Тем «югом» искусства, ума, красоты,

Свободным, языческим югом,

К которому с детства стремились мечты

С мистическим странным испугом.

И всё, что ребенком манило меня,

Чем сердце бывало томимо,

Всё то воплотилось позднее в одном

Сияющем имени Рима.

И вот я свободен. Весь мир предо мной

И всюду мне вольная воля.

С ликующей песней, с мешком за спиной

Я шел по долинам Тироля.

На бархате ярко-зеленых лугов

Красивые церкви белели,

А выше, на фоне сияющих льдов,

Синели зубчатые ели.

«В Италию!» – громко звенело в ушах,

«В Италию!» – птицы мне пели,

«В Италию» – тихо шуршали кругом

Мохнатые старые ели.

Я шел через мхи в полумраке лесном,

Где сыростью пахло и гнилью,

Где тонкою нитью висел водопад,

Дробясь серебристою пылью.

Кровавым потоком меж темных громад

Сползают альпийские розы,

Сверкает и воет внизу водопад,

Склоняются ветви березы.

Родная березка! она здесь в горах

Казалась такой иностранкой,

Изгнанницей бедной в далеком краю,

Застенчивой русской крестьянкой.

В траве – бесконечные точки цветов,

Как в светлых пейзажах Беклина –

Мильоны фиалок, ирисов и роз,

Нарциссов, тюльпанов и тмина.

Всё выше! Веселая зелень долин

Уходит от вашего взгляда.

По узким краям недоступных стремнин

Сползает далекое стадо.

Коровы и овцы глядят на людей

С большим любопытством своими

Большими глазами. Я как-то в горах

Совсем очарован был ими.

Они всей толпой окружили меня,

Почтительно руки лизали;

Я даже подумал сперва, что они

Стихи мои, верно, читали.

Друзья же мои убедили меня,

Что я глубоко ошибался,

Что это звук «м-м-э», повторяемый мной,

Им чем-то родным показался.

<Июнь 1901

Майорка>

«В истории много магических слов…»

В истории много магических слов.

И тайная сила в их смысле

Влияет в течение целых веков

На ход человеческой мысли.

Италия! Рим! Где найдутся слова

С таким же громадным значеньем?

Да! Рим был разбойничьим страшным гнездом,

Но гнёзда бывали страшнее,

И корень величия Рима не в том,

А в том, что он грабил идеи.

И каждой идее, добытой мечом,

Давал он и власть и значенье

Всемирности. Рим был огромным котлом,

В котором свершалось броженье.

И сколько мой детский неопытный ум

Ни мучили классики в школе,

И сколько они ни терзали мой мозг,

Ни били, ни жгли, ни кололи,

Стараясь мою пробужденную мысль

Зарезать словами своими, –

Но даже они не могли омрачить,

Унизить великое имя.

<Лето 1901

Майорка>

«Солнце дымкой даль заткало…»

Солнце дымкой даль заткало,

Чайки в воздухе летят,

Всеми красками опала

В море искры блестят.

На песок сырой, играя,

Волны синие скользят,

Белой пеной потрясая,

И смеются и звенят.

И десятками дорожек,

Полусмытых от воды,

Босоногих детских ножек

Отпечатались следы.

Обхожу я осторожно

Лапки маленьких зверей…

<Лето 1901

Майорка>

Девятнадцатый век

I

Его отец был гордый, умный

Старик. Вполне аристократ,

Любивший образ жизни шумный

И дрессированных солдат.

Любивший роскошь и почет,

Игру ума и блеск острот,

Искусство, знанье и свободу,

Но не дававший их народу.

Его считали атеистом,

Но атеистом не был он:

Философ, скептик и масон,

Он был, скорей всего, деистом.

Поклонник знанья и манер, –

Его оракул был Вольтер.

II

Он жизнь свою окончил крахом,

Подобно многим из людей,

И разлетелись, стали прахом

Обломки царственных затей.

Необычайные явленья,

Отца согнавшие во гроб,

Ребенка слабого рожденье

Сопровождали. Гороскоп

Руссо с Вольтером составляли,

Им Кант немного помогал,

И Шиллер гимн ему слагал,

Неоконченное. Наброски 525

И сказку первую (едва ли

Ее тогда он понимал)

Ему сам Гёте рассказал.

III

Та сказка «Фауст». Так в начале

Его великую судьбу

Явленья эти предвещали,

Но предвещали и борьбу.

И в самый миг его рожденья

Сиявший золотом дворец,

Где умирал его отец,

Объяло пламя разрушенья.

И знамя красное свободы

Подняв высоко над толпой,

Порабощенные народы

Туда ворвались. Их толпой

Был унесен ребенок-сын

В водоворот людских пучин.

IV

Его судьбой толпа играла,

И Революция сама

Его кормилицею стала.

И грудью собственной она

Ребенка чуждого вскормила;

И эта пламенная грудь

Его согрела, возродила

И сил дала на трудный путь.

Она, как мать, его ласкала

С безумной нежностью в очах,

Его качала на руках

И Марсельезу напевала.

И колыбельной песнью был

Ему тот гимн народных сил.

V

Но скоро был наставник новый

Ему судьбой капризной дан.

Солдат упрямый и суровый,

Матреубийца и тиран,

Сын Революции Великой,

Умевший твердо управлять

Народной массой полудикой

И буйным силам выход дать.

И легковерные народы

Сдержав железною уздой,

Он успокоил их войной

И бедным призраком свободы.

Свою же собственную мать

Велел подальше он убрать.

VI

Он был его молочным братом

И сам судьбу его решил:

«Ребенок должен быть солдатом»,

И тот, едва еще ходил,

Как приступил он к воспитанью:

Велел команду исполнять

И обучал маршированью.

Ребенка стала занимать

Такая жизнь. Его игрушки

В то время были барабан,

Труба, знамена разных стран

И каски, ружья, сабли, пушки.

Он, как мы все, – ни дать ни взять

Любил в солдатики играть.

VII

(Еще не написана. Но по общему смыслу необходима).