Том 2. Стихи. Переводы. Переписка - [10]

теплятся потухшие зарницы.

 В моих блужданьях следуй по пятам,

Ты, уронивший в эту пахоть мысли, – ды-

ши дыханьем, ритмом серца числи.

 Пусть чувствует дыхание Твое и я,

и каждый, кто страницы эти раскроет

молча где-нибудь на свете, в котором те-

ло таяло мое.

22.IX.27. Острог, Замок.

430 [35]

1

Ребенком я играл, бывало, в великаны:

ковер в гостиной помещает страны, на

нем разбросаны деревни, города; растут

леса над шелковиной речки; гуляют мир-

но в их тени стада, и ссорятся, воюя,

человечки.

 Наверно, так же, в пене облаков с бле-

стящего в лучах аэроплана парящие

вниманьем великана следят за сетью

улиц и садов и ребрами оврагов и холмов,

 когда качают голубые волны кры-

латый челн над нашим городком пу-

гающим, забытым и безмолвным, как

на отлете обгоревший дом.

 Не горсть надежд беспамятными

днями здесь в щели улиц брошена, в

поля, где пашня, груди стуже оголя, зи-

мой сечется мутными дождями. Сви-

вались в пламени страницами года, за-

пачканные глиной огородов; вроставшие,

как рак, в тела народов и душным

сном прожитые тогда; – сценарии,

актеры и пожары – осадком в памяти,

как будто прочитал разрозненных

столетий мемуары.

 За валом вал, грозя, перелетал; сквозь

шлюзы улиц по дорожным стокам с по-

лей текли войска густым потоком,

пока настал в безмолвии отлив. Змеится

вех под лесом вереница, стеной проз-

рачной земли разделив: там улеглась, во-

рочаясь, граница.

–––

 За то, что Ты мне видеть это дал,

молясь теперь, я жизнь благословляю. Но и

тогда, со страхом принимая дни об-

нажонные, я тоже не роптал. В век за-

каленья кровью и сомненьем, в мир испы-

танья духа закаленьем травинкой

скромной вросший, от Тебя на шумы

жизни отзвуками полный, не отвечал

движеньями на волны, то поглощавшие

в мрак омутов безмолвный, то изры-

гавшие, играя и трубя.

–––

 В топь одиночества, в леса души

немые, бледнея в их дыханьи, уходил, и

слушал я оттуда дни земные: под

их корой движенье тайных сил.

 Какой-то трепет жизни сладостраст-

ный жег слух и взгляд, и отнимал язык –

– был ликованьем каждый встречный

миг, жизнь каждой вещи – явной и пре-

красной. Вдыхать, смотреть, бывало, я

зову на сонце тело, если только в силе;

подошвой рваной чувствовать траву,

неровность камней, мягкость теплой пыли.

А за работой, в доме тот же свет: по

вечерам, когда в горшках дрожащих зву-

чит оркестром на плите обед, следил

я танец отсветов блудящих: по стенам

грязным трещины плиты потоки

бликов разноцветных лили, и колебались

в них из темноты на паутинах нити

серой пыли.

–––

 Но юношей, с измученным лицом –

кощунственным намеком искажонным,

заглядывал порою день будëнный на дно

кирпичных стен – в наш дом: следил

за телом бледным неумелым, трепещу-

щим от каждого толчка – как вдохно-

венье в серце недозрелом, и на струне кро-

вавой языка сольфеджио по старым но-

там пело.

 Тогда глаза сонливые огня и тиши-

ны (часы не поправляли), пытавшейся над

скрежетом плиты навязывать слаща-

вые мечты, неугасимые, для серца поту-

хали: смех (издевательский, жестокий)

над собой, свое же тело исступленно жаля,

овладевал испуганной душой. Засохший

яд вспухающих укусов я слизывал горя-

чею слюной, стыдясь до боли мыслей, чуств

и вкусов.

–––

 Боясь себя, я телом грел мечту, не раз

в часы вечерних ожиданий родных со

службы, приглушив плиту, я трепетал

от близости желаний – убить вселен-

ную: весь загорясь огнем любви, востор-

га, без питья и пищи, и отдыха поки-

нуть вдруг жилище; и в никуда с бе-

зумием вдвоем идти, пока еще пи-

тают силы и движут мускулы, пе-

рерождаясь в жилы.

 То иначе –: слепящий мокрый снег;

петля скользящая в руках окоченелых,

и безразличный в воздухе ночлег, когда

обвиснет на веревке тело...

 В минуты проблеска, когда благо-

словлял всю меру слабости над тьмой

уничтоженья – пусть Твоего не слышал

приближенья, пусть утешенья слов не

узнавал – касался м.б. я области про-

зренья.

431 2 Самосознанье

 Оно пришло из серца: по ночам я

чувствовал движенье где-то там; шаги

вокруг – без роста приближенья, как

будто кто-то тихо по кругам бро-

дил, ища свиданья или мщенья. Как

пузырьки мгновенные в пенé, сжимая

вздувшись пульс под кожей в теле. Всë не-

доверчивей я жался в тишине к тому,

чтó дышит на весах постели. По-

том и днем его машинный ритм

стал разрывать мелодию быванья

и марши мнений.

 Только догорит днем утомленное

от встреч и книг сознанье, и только

вдоль Господнего лица зареют звез-

ды – пчелы неземные, и с крыльев их по-

сыпется пыльца в окно сквозь пальцы

тонкие ночные, – я в комнате лежу, как

тот кокон, закрытый школьником в

табачную коробку, а дом живым ды-

ханьем окружон, вонзившийся как диск

в земное топко; и сеются по ветру

семена, летят, скользя, в пространство

эмбрионы, сорятся искры, числа, имена

и прорастают, проникая в лона.

––

 Дрожит небес подвижный перламутр,

растут жемчужины в его скользящих

складках.

 Черты земли меняются в догадках –

– по вечерам и краской дымных утр.

 Здесь, в сонных грезах космоса, со-

знанье нашло облипший мясом мой

скелет – под мозгом слова хрип и кло-

котанье, в зрачках, как в лупах, то ту-

манный свет, то четкие подвижные

картины (над ними – своды волосков

бровей, внизу – ступни на жостких

струпьях глины), и гул, под звуком, рако-

вин ушей.

 Как сползший в гроб одной ногой с