Том 2. Последняя комедия. Блуждающее время. Рассказы - [42]

Семен, впрочем, даже оберегал ее от пугливо-любопытствующих взглядов своих бродяг. Те вообще ничего не понимали в этой истории.

Кружалов обычно приглашал Марину сесть на свой помоечный табурет, другой табурет ставил перед ней, на нем, конечно, появлялись полбутылки водки, а сам садился на пол, скорее на землю: определить, что это — пол, земля или небо — действительно было трудно.

И на этот раз, после обсуждения с Таней «черных зеркал», Марина пришла и уселась на этот неустойчивый табурет.

После первой же рюмки Семен стал жаловаться на то, что он — труп.

— Ничего страшного. В каждом из нас гнездится труп, — утешила его Марина, — потому что все мы умрем, как выражаются люди. Да и весь этот мир — огромный труп, ведь все в нем погибнет, так что ж тут необычного, Семен, если ты считаешь себя трупом? — заключила она.

— Хитришь, Марина, хитришь. Зачем? — угрюмо ответил Кружалов. — Сама ведь знаешь, что во мне не простой труп, а живой. А это жутко. Я, Марина, в ад хочу.

— Как будто мы на этой планете уже не в аду, — усмехнулась Марина. — Сиди уж тут, на табуретке.

— Все-таки ответь: почему ты ко мне приходишь? Разве я человек?

Семой овладело какое-то бесконечное спокойствие. Это бывало, когда труп в нем совершенно обнажался. Марина знала эти моменты. И любила их. Дело в том, что в глазах Семена она улавливала при этом бытие смерти, если можно так парадоксально выразиться. И Семен тогда просто не находил себе места в этом мире, ибо он, мир этот, целиком не соответствовал тому, что было у него внутри. Поэтому Семен угрюмо высказывал в этом случае свое желание сбежать в ад, рассчитывая, что он найдет там себя, свое местоположение. Марина разубеждала его в этом, не советуя стремиться сломя голову туда, объясняя Семену, что ад — это не его место и что, вообще говоря, во всей Вселенной, видимой и невидимой, еще нет места для таких, как он, Семен.

Взгляд Семена при таких беседах становился до того парадоксальным, что у Марины захватывало дух, и она благодарила Себя за то, что видит такое.

Под словом «Себя» она имела в виду, естественно, нечто бесконечное. И ей иногда хотелось сломить свою «вечность», чтобы познать то, что не входит ни в какие рамки. Мрачная была девочка, одним словом, хотя выглядела она порой весело.

Семен втайне был согласен с ней. Так и сидели они одни, в подземелье, при свечах и крысах, за бутылкой водки, при шорохах — ибо любопытствующие бомжи ползали около угла своего Семена в надежде что-либо понять.

Семен знал об этой их слабости, только повторял про себя: «где уж им…»

Прошло некоторое время.

Тени на стенах все время видоизменялись, точно откуда-то возникали и исчезали допотопные существа. Марина внимательно посмотрела на Кружалова.

— Жуток ты сегодня чересчур, Семен, — улыбнулась она. — Что ты видишь?

— Смерть, смерть вижу, — прорычал неожиданно Семен. — Все вокруг меняется, черты уже другие, что-то рушится… И ты уже не та, и картина не та за твоей спиной.

Вдали, за камнями, завыли.

«Это опять наш Коля», — подумала Марина.

— Все формы, все уже другие и пространство тоже, — тихо рычал Семен. — Смерть, смерть везде вижу. Когда смертию умирают, это конец, и все, а я ее вижу, она живая, я живу смертию, а не умираю… Да, да, Марина…

— Может, помочь тебе? — участливо спросила Марина. Семен посмотрел на нее дико-потусторонним взглядом.

— Это пройдет, Сема, пройдет, это еще не самое страшное, — шепнула Марина, наклонившись к нему. — Ничего не бойся, наблюдай — и все…

Из какой-то норы выползло существо, похожее на человека.

— Где тут выжить? — прохрипело оно и исчезло в норе. Марина погладила неподвижное лицо Семена. Он молчал, как будто душа его превратилась в гору льда.

— Этот наш, наш, — проскрипел за спиной Марины чей-то почти нечеловеческий голос.

Она вздрогнула и обернулась.

— А, это ты, Никита! — успокоенно сказала она. — Садись, будешь гостем…

Но садиться было не на что.

Никита, так звали это существо, появлялся в «укрытии» очень редко, и вызывал у всех полное недоумение. И не потому только, что обычно не произносил лишних слов, а говорил если, то так странно, что его, как правило, никто не понимал.

Было в нем что-то совсем иное, не похожее на всех без исключения, но бомжи отказывались даже думать об этом. «Мы здесь не на том свете, чтоб думать», — сказал один бомж, бывший преподаватель древней истории.

Марина видела Никиту всего раза четыре, но он как-то врезался ей в ум.

Никита на приглашение не среагировал, но, посмотрев на ноги Марины, вдруг испугался и отшатнулся к стене.

— Что ты там увидел, Никита? — обрадовалась Марина. — У меня ноги правильные, человечьи, что ты так задрожал-то, милок?

Никита не смог ничего ответить, но с любовью посмотрел на лицо Марины. Возникло молчание.

— Мне бежать! — вдруг воскликнул Никита и побежал.

Семен как сидел неподвижно, так и оставался. Марина взглянула на картину. На нее смотрели глаза бабочки, хотя, как известно, у бабочек нет глаз в нашем понимании. И рук у них нет тоже. Но у этой была рука.

Довольная, Марина обернулась к Семену, помахала ему, неподвижному, рукой и выпорхнула из подземелья. Бомжи ее боялись, потому что за ее спиной стоял Семен. А с ним шутить было нельзя.