Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы - [32]

— Завтра, завтра нужно вернуться сюда, не позже, — говорил я, горя от нетерпения, чувствуя, что от всех этих предметов веяло какими-то чарами и надеждой. — Завтра мы будем ночевать здесь. Ты хочешь, не правда ли?

— Завтра!

— Возобновим нашу любовь в этом доме, в этом саду, в эту весну… Возобновим нашу любовь, будто все позабыто, будем находить одну за другой наши прежние ласки, в каждой из них будем отыскивать новые чары, будто мы никогда их не знавали, и впереди у нас будет много, много дней.

— Нет, нет, Туллио, не нужно говорить о будущем… Ты знаешь, это плохое предзнаменование. Сегодня, сегодня… Думай о сегодняшнем дне, о настоящем часе…

И она прижалась ко мне, безумно, с невероятной страстью, зажимая мне рот поцелуями!

X

— Мне послышался звон бубенчиков, — сказала Джулианна приподнимаясь. — Едет Федерико.

Мы прислушались. Она, вероятно, ошиблась.

— Разве не время? — спросила она.

— Да, уже шесть часов.

— Ох, Господи!

Мы снова прислушались. Но не было слышно никакого звука, возвещавшего о приближении экипажа.

— Не лучше ли тебе пойти посмотреть, Туллио.

Я вышел из комнаты; спустился по лестнице. Я немного пошатывался; в глазах у меня был туман, точно испарения поднимались из моего мозга. В маленькую боковую дверь в ограде я позвал Калисто, жилище которого было по соседству. Я расспросил его. Экипажа еще не было видно.

Старику хотелось удержать меня, чтобы поболтать.

— Знаешь ты, Калисто, — сказал я ему, — вероятно, мы вернемся сюда завтра и останемся здесь.

Он поднял руки к небу в знак радости.

— Правда?

— Правда. Тогда у нас будет время поболтать. Когда увидишь экипаж, приди, предупреди меня. До свиданья, Калисто.

И я оставил его, чтобы вернуться в дом. День склонялся к вечеру, и ласточки кричали громче. Воздух казался раскаленным; быстрые стаи ласточек, сверкая, рассекали его.

— Ну что? — спросила Джулианна, отвернувшись от зеркала, перед которым она уже надевала свою шляпу.

— Ничего.

— Посмотри на меня, я не очень растрепана?

— Нет.

— Но какое у тебя лицо? Посмотри на меня.

И действительно, можно было подумать, что она только что вышла из гроба, так сильно изменилось ее лицо.

Большие лиловые круги обрамляли ее глаза.

— И все-таки я еще живу, — прибавила она, стараясь улыбнуться.

— Ты страдаешь?

— Нет, Туллио. Но я не знаю, что со мной. Мне кажется, что я вся пустая, что у меня пустая голова, пустые жилы, пустое сердце… Ты можешь сказать, что я все отдала тебе. Я оставила себе, ты видишь, лишь призрак жизни…

Произнося эти странные слова, она странно улыбалась слабой, загадочной улыбкой, смущавшей меня, вызывавшей во мне смутное беспокойство. Страсть притупила мой ум, опьянение помрачило мое зрение; ум работал лениво, рассудок отяжелел. Никакое мрачное предчувствие не проникло еще в меня. Тем не менее я смотрел на нее внимательно, я разглядывал ее со страхом, сам не зная почему.

Она повернулась к зеркалу, надела шляпу; потом подошла к столу, взяла браслет и перчатки.

— Я готова, — сказала она.

Казалось, она искала еще что-то взглядом. Она прибавила:

— У меня был зонтик; не правда ли?

— Да, кажется.

— Ах, да: я, вероятно, забыла его там, внизу на скамейке, в аллее.

— Пойдем, поищем его.

— Я чересчур устала.

— Тогда я пойду один.

— Нет. Пошли Калисто.

— Я пойду. Я нарву тебе веток сирени и букет мускатных роз. Хочешь?

— Нет. Оставь цветы…

— Иди, садись сюда. Кажется, Федерико запоздал.

Я подвинул к балкону кресло для нее, и она опустилась в него.

— Раз ты спускаешься, посмотри, нет ли моего манто у Калисто. Неправда ли, оно ведь не осталось в экипаже! Мне немного холодно.

Действительно, она дрожала.

— Хочешь, я закрою балкон?

— Нет, нет! Дай мне посмотреть на сад. В этот час он так красив! Посмотри! Как он хорош!

Сад местами смутно золотился. Цветущие верхушки сирени склонялись в ярко-лиловом свете, а так как остальные цветущие ветки образовывали лиловато-серую массу, волнующуюся на ветру, то ее можно было принять за отсветы переливающего муара. Над бассейном плакучие ивы склоняли свои красивые волосистые верхушки; и сквозь них вода блестела как перламутр. Этот неподвижный блеск, это большое плачущее дерево и эта чаща нежных цветов в умирающем болоте, все это было точно волшебное, чарующее видение.

В течение нескольких минут мы оба молчали, отдавшись власти этих чар. Какая-то смутная грусть овладела моей душой. Неопределенная тоска, скрытая в глубине всякой человеческой любви, подымалась во мне. Перед этим идеальным зрелищем, моя физическая усталость, онемение всех моих чувств становились еще более тяжелыми. Я был жертвой недоумения, недовольства, бесконечного угрызения совести, после приступа долгой и острой страсти. Я страдал.

Джулианна сказала мне, точно во сне:

— Да, теперь я хотела бы закрыть глаза, чтобы никогда их больше не открывать.

И она прибавила, дрожа:

— Туллио, мне холодно. Ступай скорее.

Распростертая в кресле, она вся съежилась, чтобы противостоять охватившей ее дрожи, лицо, особенно вокруг ноздрей, было прозрачно, как синеватый алебастр. Она страдала.

— Ты плохо себя чувствуешь, бедняжка! — сказал я ей, печальный и испуганный, пристально глядя на нее.