Том 17. Лурд - [21]

Тут все засмеялись. Софи столько раз повторяла свою историю, что знала ее наизусть. Остроумное замечание доктора всегда производило должное впечатление, она знала, что оно вызовет смех, и сама заранее смеялась. И какой у нее был при этом трогательно простодушный вид!

Но она, очевидно, забыла одну подробность, потому что сестра Гиацинта, предупредив выразительным взглядом аудиторию, тихонько шепнула Софи:

— А что вы сказали графине, начальнице вашей палаты, Софи?

— Ах да!.. Я взяла с собой слишком мало тряпок, чтобы обертывать ногу, вот я и сказала: «Пресвятая дева хорошо сделала, что исцелила меня в первый же день, а то у меня кончился бы весь мой запас».

Снова раздался смех. Девочка была так мила и так чудесно было ее исцеление! Ей пришлось, по просьбе г-жи де Жонкьер, рассказать еще историю про башмаки, красивые новенькие башмаки, которые ей подарила графиня; девочка пришла в такой восторг, что принялась бегать, прыгать и танцевать в них. Подумать только! Ведь она три года не могла надеть даже домашних туфель, а тут стала ходить в башмаках!

Пьер задумался, побледнел; ему было как-то не по себе, он продолжал разглядывать девочку. Немного спустя он задал ей еще несколько вопросов. Она, безусловно, не лгала, но он подозревал некоторое искажение истины; от радости, что она выздоровела и стала значительной маленькой особой, Софи, очевидно, приукрасила правду, что было вполне понятно. Кто знает теперь, не потребовалось ли на самом деле много дней на это якобы мгновенное и полное зарубцевание? Где свидетели?

— Я была там, — рассказывала между тем г-жа де Жонкьер, — Софи находилась не в моей палате, но я видела ее в то самое утро: она хромала.

Пьер с живостью перебил ее:

— Ах, вы видели ее ногу до и после погружения в источник?

— Нет, нет, я не думаю, чтобы кто-нибудь видел ее ногу, так как она была в компрессах… Софи сама сказала, что тряпки упали в бассейн… — И, обращаясь к девочке, она добавила: — Да она покажет вам ногу… Не правда ли, Софи? Расшнуруйте башмак.

Девочка уже снимала башмак и чулок; движения ее, быстрые и непринужденные, доказывали, что это вошло у нее в привычку. Она вытянула чистую, беленькую, даже холеную ножку с розовыми, ровно подстриженными ногтями и принялась поворачивать ее, чтобы священнику удобнее было ее осмотреть. Над лодыжкой отчетливо виднелся длинный белый рубец, свидетельствовавший о том, что здесь была когда-то большая язва.

— Ну, господин аббат, возьмите пятку, жмите ее изо всех сил, мне не больно!

У Пьера вырвался невольный жест, и можно было подумать, что могущество святой девы восхитило его. Но его мучило сомнение. Какая же действовала здесь неведомая сила? Вернее, какой неправильный диагноз врача, какое стечение ошибок и преувеличений привели к этой прекрасной сказке?

Всем больным захотелось посмотреть на чудесную ножку, на это очевидное доказательство благодатного исцеления, к которому все они так стремились. Первой прикоснулась к ней Мария, — она уже меньше страдала, сидя в своем ящике. Затем г-жа Маз, оторвавшись от тоскливых дум, посмотрела и уступила место г-же Венсен, а та готова была поцеловать эту ножку за надежду, которую она вселила в нее. Г-н Сабатье слушал девочку, разинув рот; г-жа Ветю, Гривотта, даже брат Изидор с любопытством открыли глаза, а лицо Элизы Руке приняло необыкновенное выражение, вера преобразила его, сделала почти красивым: разве исчезнувшая язва не была ее собственной язвой, затянувшейся, сглаженной, и ее лицо, на котором останется лишь небольшой шрам, не будет ли снова таким, как у всех?

Софи все еще стояла, держась за железную перекладину, подпиравшую полку, и без устали поворачивала ногу то вправо, то влево, с гордостью и радостью наблюдая, какой трепетный восторг, какое благоговейное почтение вызывала частица ее особы, эта маленькая ножка, ставшая как бы священной.

— Должно быть, нужно крепко верить и обладать большой духовной чистотой… — вслух подумала Мария. И, обращаясь к отцу, добавила: — Я чувствую, папа, что исцелилась бы, будь мне десять лет и будь у меня чистая душа ребенка.

— Да ведь тебе и впрямь десять лет, милочка! Не правда ли, Пьер, и у десятилетней девочки душа не может быть чище?

Господин де Герсен, увлекавшийся несбыточными мечтами, обожал рассказы о чудесах. А священник, глубоко взволнованный беспредельной чистотою девушки, не стал спорить и оставил ее во власти утешительной иллюзии, парившей над всеми.

После отъезда из Пуатье воздух отяжелел, медно-красное небо предвещало грозу, поезд, казалось, мчался сквозь раскаленную печь. Под палящим солнцем мелькали угрюмые, пустынные деревни. В Куэ-Верак снова прочли молитву и пропели славословие святой деве. Однако религиозное рвение притупилось. Сестра Гиацинта, не успевшая позавтракать, решилась наконец съесть маленький хлебец и фрукты, не отходя от больного, — его тяжелое дыхание стало ровнее. Только в три часа в Рюфеке прочли вечернюю молитву богородице.

— Ora pro nobis, sancta Dei Genitrix, ut digni efficiamur promissionibus Christi[10].

Когда кончили молитву, г-н Сабатье, наблюдавший за Софи, пока та надевала чулок и башмак, обратился к г-ну де Герсену: