Том 17. Лурд - [19]

— Хотите, мы сейчас же уложим вас? — спросил Пьер, огорченный страдальческим выражением лица Марии.

— Ах, нет, нет, не сейчас! — ответила она. — Меня еще успеет оглушить грохот этих колес, от него голова разламывается.

Сестра Гиацинта упросила Феррана перед возвращением в вагон-буфет еще раз осмотреть больного. Она продолжала ждать отца Массиаса, удивляясь его необъяснимому запозданию и все еще надеясь увидеть его, так как сестра Клер Дезанж не вернулась.

— Господин Ферран, прошу вас, скажите, бедняга в самом деле так плох?

Молодой врач снова осмотрел, выслушал, ощупал больного и, безнадежно махнув рукой, тихо произнес:

— Я убежден, что вы не довезете его до Лурда живым.

Все боязливо вытянули головы. Хотя бы знать, как его зовут, откуда и кто он! Ведь от несчастного незнакомца нельзя было добиться ни слова, он так и умрет в этом вагоне безыменным!

Сестра Гиацинта решила его обыскать. При данных обстоятельствах в этом не было ничего дурного.

— Господин Ферран, посмотрите у него в карманах.

Тот осторожно обыскал больного. В карманах он нашел только четки, нож и три су. Так больше ничего и не узнали.

В эту минуту кто-то сказал, что пришла сестра Клер Дезанж с отцом Массиасом. Тот, оказывается, разговаривал в одной из зал ожидания с кюре из церкви св. Радегонды. Все заволновались; казалось, найден выход из положения. Но поезд уже отправлялся, кондуктора закрывали дверцы вагонов, надо было спешно совершить соборование, чтобы слишком долго не задерживать поезд.

— Сюда, преподобный отец! — воскликнула сестра Гиацинта. — Да, да, поднимитесь сюда, наш несчастный больной здесь.

Отец Массиас учился в семинарии вместе с Пьером, по был на пять лет старше его; высокого роста, худой, с лицом аскета, обрамленным светлой бородкой, и с горящими глазами, страстный проповедник, он всегда готов был бороться и побеждать во славу пресвятой девы. Его не смущали сомнения, но в нем не чувствовалось и детской веры. В этом священнике в черном плаще с большим капюшоном и мягкой широкополой шляпе чувствовалась неуемная жажда борьбы.

Подойдя к больному, отец Массиас поспешно вынул из кармана серебряный ковчежец с освященным елеем. Обряд начался под хлопанье дверей: запоздавшие паломники спешили занять места, а начальник станции с беспокойством глядел на часы, понимая, что приходится пожертвовать несколькими минутами.

— «Credo in unum Deum…» [4] — быстро бормотал священник.

— Amen, — ответила сестра Гиацинта, а за нею и весь вагон.

Кто мог, встал на скамейках на колени. Другие сложили руки, крестились, а когда за бормотанием молитв последовали, согласно ритуалу, литании и раздалось «Kyrie eleison» [5], голоса молящихся зазвучали громче, в них слышалось страстное желание получить отпущение грехов, исцелиться духовно и физически. Да будет прощена вся безвестная жизнь умирающего, да вступит он, неведомый и торжествующий, в царство божие.

— «Christe, exaudi nos» [6].

— «Ora pro nobis, sancta Dei genitrix» [7].

Отец Массиас вынул серебряную иглу, на кончике которой дрожала капля елея. Он не мог в этой спешке, когда целый поезд ждал его и любопытные головы высовывались из окон, совершить соборование по всем правилам, помазав елеем все органы чувств — эти двери, через которые проникает зло. Как это допускается церковью в экстренных случаях, ему пришлось ограничиться помазанием губ, полуоткрытых бледных губ, откуда вырывалось едва заметное дыхание, в то время как лицо с закрытыми глазами, казалось, уже не принадлежало этому миру, обретя пепельный оттенок праха земного.

— «Per istam sanctam unctionem, et suam piissimam misericordiam, indulgeat tibi Dominus quidquid per visum, auditum, odoratum, gustum, tactum, deliquisti» [8].

Конец обряда был скомкан в суете отъезда. Отец Массиас едва успел вытереть каплю елея ваткой, которую сестра Гиацинта держала наготове. Он торопился к себе в вагон и убирал ковчежец с освященным елеем, пока присутствующие доканчивали молитву.

— Нельзя больше ждать, это невозможно! — повторял начальник станции вне себя. — Скорей, скорей!

Наконец все было готово к отправлению. Пассажиры заняли места, каждый забился в свой уголок. Г-жа де Жонкьер, обеспокоенная состоянием Гривотты, села поближе к ней, напротив г-на Сабатье, который молча, покорно ждал, что будет дальше. Сестра Гиацинта не вернулась в свое купе, решив остаться возле умирающего; кстати, там ей было удобнее присматривать за братом Изидором, — Марта не знала, как ему помочь. А Мария, побледнев, казалось, уже чувствовала всем своим наболевшим телом толчки поезда, хотя он еще не двинулся с места, чтобы везти под палящим солнцем в духоте и зловонии перегретых вагонов больных и несчастных людей. Раздался свисток, паровоз запыхтел, и сестра Гиацинта встала:

— «Magnificat»[9], дети мои!

IV

Поезд уже тронулся, когда дверца вагона отворилась и кондуктор втолкнул в купе, где находились Мария и Пьер, девочку лет четырнадцати.

— Ну вот! Здесь есть место, торопитесь!

Лица вытянулись, пассажиры было запротестовали. Но сестра Гиацинта воскликнула:

— Как! Это вы, Софи! Вы снова возвращаетесь к святой деве? Ведь она вас исцелила в прошлом году!