Том 13. Стихотворения - [24]

И трупы всё растут. Но не слыхать рыданий —

Как будто людям смерть уже мила заране,

Как будто, навсегда покинуть мир спеша, —

Ужасный этот мир! — ликует их душа.

Их шаг так тверд, хоть всем стать у стены придется.

Вот внук и рядом дед. Старик еще смеется,

Дитя с улыбкою кричит: «Огонь, друзья!»

В презренье, в смехе их так много слышу я.

О, пропасть страшная! О, мудрецу загадка!

Им жизнь не дорога. Не так уж, значит, сладко

Жилось тому, кто шел спокойно умирать!

И это в майский день, когда легко дышать,

А людям суждено любить, лить счастья слезы!

Всем этим девушкам срывать бы надо розы,

Ребенку — тешиться веселою игрой,

И таять — старости, как тает снег весной!

Должны бы полниться их души, как кошницы,

Дыханием цветов, жужжаньем пчел; и птицы

Должны б им песни петь в чудесный день весны,

Когда сердца любви дыханием полны.

В прекрасный этот май, пронизанный лучами,

Террор, ты — смерть сама, вдруг вставшая над нами,

Слепец, на чьем челе — жестокости печать.

О, как бы надо им, дрожа в тоске, кричать,

Рыдать, на помощь звать Париж для дел отмщенья,

Всю Францию, всех тех, кто полон отвращенья

К жестокости врагов, к убийствам впопыхах!

Как надо было бы в отчаянье, в слезах

Им умолять штыки, и пушки, и снаряды,

Цепляться за стены, просить себе пощады,

Искать в толпе того, кто б смерть остановил,

И в ужасе бежать от этих рвов-могил,

Крича: «Нас гибель ждет! На помощь! Где же жалость?»

Но нет! Они чужды всему, что с ними сталось,

И все идут на смерть, с презреньем, может быть, —

Она уж их ничем не может удивить.

Им помышлять о ней уже привычно было,

И вырыта давно у них в душе могила.

«Приди же, смерть, скорей!»

Им тяжко жить средь нас.

Идут. И чем помочь мы можем им сейчас?

И мы обличены. Что ж мы такое сами,

Раз с легкостью такой они расстались с нами,

Совсем не жалуясь, не плача ни о чем?

Нам надо плакать, нам! Им страх был незнаком.

Что наша жалость им? Какое заблужденье!

Чем помогли мы им, чтоб отвратить мученье?

Спасли ли женщин мы? И на груди своей

Сумели ли укрыть от ужаса детей?

Нашли ль работу им? Читать их научили?

Невежество ведет к безумью, к черной силе.

Заботу и любовь несчастным дали мы?

Могли ли их спасти от голода и тьмы?

Вот почему пылал пожар в дворцовом зале.

Я говорю за тех, кого вы расстреляли!

Свободен я и чужд всех ваших благ земли,

И мне ребенка жизнь дороже Тюильри.

Они сейчас страшны для вас и умирая —

Тем, что уж слез не льют, что их душа живая

Смеется вам в лицо, что с гордостью она

Сама идет на смерть, презренья к вам полна.

Размыслим же! У тех, кто пал под вашей властью,

Отчаянья уж нет, — жить не пришлось им в счастье.

У всех своя судьба. Пускай живет народ

В довольстве, — а не то и вверх гроза пойдет!

Научим жизнь любить того, кто знал лишь стоны.

Вот равновесие! Порядок неуклонный,

Характер мирный, честь, и гордость, и закон —

Все есть у бедняка, когда доволен он.

Ночь — тайна. Ключ же к ней дает нам звезд сиянье.

Проникнем в души! Их раскроет нам страданье.

И сфинкс под маскою нам явит облик свой;

В нем справа только ночь, а слева — свет дневной.

Загадка темная окно нам приоткрыла:

В нем грозных бед видна бушующая сила.

Подумаем о тех, кто встретит смерть сейчас.

Попробуем понять! Да, общество у нас

Не может мирно жить, пока есть эти тени,

И смех ужасный их — одно из проявлений

Того, что вас страшит, и вы должны дрожать

Пред тем, кто так легко уходит умирать!

Вианден, 20 июня

ТЕМ, КОГО ПОПИРАЮТ

Я с вами! Мне дано то сумрачное счастье.

Все угнетенные и попранные властью

Влекут меня. Как брат, тех защищаю я,

Кого в дни их торжеств разила мысль моя.

Там, где для всех лишь тьма, могу я видеть ясно,

Забыть угрозы их, забыть их гнев ужасный,

Их ненависть, какой бывал я заклеймен.

Мне враг уже не враг, когда несчастен он.

Ведь то народ, — пред ним в долгу мы неоплатном,

Народ, что перестал быть смирным и приятным,

Союз несчастных жен, мужей, детей, отцов!

Их труд, права и скорбь я защищать готов.

Я защищаю тех, кто слаб, кто заблуждался,

Кто без защиты в тьме, гнетущей их, остался

И впал в безумие в трагические дни, —

По темноте своей жестоки так они.

Увы! Мне повторять вам, сытым, надоело,

Что опекать народ — прямое ваше дело,

Что беднякам Париж отдать бы долю мог,

Что в вашей слепоте — их слепоты залог.

Скупыми были вы для них опекунами,

И в них нашли то зло, что вырастили сами.

Взяв за руку, вы их не вывели из тьмы,

И правого пути не знают их умы.

Вы в лабиринте их оставили скитаться,

Для вас в них ужас, но и вас они боятся.

Они, кому от вас давно участья нет,

Блуждают, а душе, как пища, нужен свет.

Все чувства добрые заглушены в них тьмою.

Как проблеск им найти за пеленой густою

И мрачной, словно лес под пологом ветвей?

Где свет? Уж нету сил, а ночь еще темней.

Как может мыслить тот, чья жизнь — одно мученье?

Кружась в одном кругу, дойдешь до отупенья.

За колесом нужды мрачнеет Иксион.

Вот почему хочу, отринув ваш закон,

Я требовать для всех жилища, хлеба, света…

Не черный вандемьер, в дым пушечный одетый,

Не ядра летние, не бомбы майских дней

Погасят ненависть, излечат боль скорбей.

Чтоб разрешить вопрос, помочь родному краю,

К народу я иду. С любви я начинаю.

И все наладится.

Я с вами потому,

Что добрым быть хочу наперекор всему.