Том 13. Стихотворения - [22]

Не появляюсь я под пышным балдахином.

Мне Франции народ — пусть в униженье он —

Великим кажется, я чту его закон.

Я ненавижу всех, кто рот заткнул народу,

За деньги никогда не стану я приходу

Показывать Христа, что написал Ван-Дик,

Не нужен мне ключарь, причетник, духовник,

Церковный староста, звонарь или викарий;

Не ставлю статуй я Петру, святой Варваре;

Не прячу я костей в ковчежце золотом;

Нет у меня одежд, расшитых серебром;

Привык молитвы я читать без всякой платы;

Я не в ладах с двором, и я вдовы богатой,

Бросающей гроши на блюдо у церквей,

Ни митрой не дивлю, ни ризою своей.

Я дамам не даю руки для поцелуя,

Я небо чту, и я живу, им не торгуя;

Нет, я не монсиньор, я вольный человек;

Лиловых я чулок не нашивал вовек.

Блуждаю лишь тогда, когда путей не вижу,

И лицемерие глубоко ненавижу.

Нет лжи в моих словах. Душа моя чиста.

Сократа в узах чту не меньше, чем Христа.

Когда на беглеца натравливают стаю, —

Пусть он мне лютый враг, я все ж его спасаю;

Над дон Базилио презрительно смеюсь;

Последним я куском с ребенком поделюсь;

Всегда за правду в бой я шел без колебанья

И заслужил себе лишь двадцать лет изгнанья;

Но завтра же готов все сызнова начать.

Мне совесть говорит: «Иди, борись опять!» —

И повинуюсь я. Пусть сыплются проклятья, —

Я выполню свой долг. Вот почему мне, братья,

Епископ Гентский сам в газете говорит:

«Так может поступать безумец иль бандит».

Брюссель, 31 мая

ГОСПОЖЕ ПОЛЬ МЕРИС

Я, сотворив добро, наказан. Так и надо.

О вы, которая в ужасный год осады,

В год испытания великого, сильны,

Прелестны, доблестны, средь ужасов войны

Умели помогать невзгодам и недугам,

Жена мыслителя, который был мне другом,

Умевшая всегда, везде, во всем помочь,

Бороться и терпеть, с улыбкой глядя в ночь, —

Смотрите, что со мной случилось! Сущий, право,

Пустяк: в родной Париж вернулся я со славой,

И вот уже меня с проклятьем гонят вон.

Все менее, чем в год. Афины, Рим, Сион

Так тоже делали. Итак, Париж не первый.

Но вряд ли города на свете есть, чьи нервы

Так взвинчены. Ну что ж, таков судьбы закон:

Коль Капулетти чтим, Монтекки возмущен

И, властный, тотчас же воспользуется властью.

Разбойник, значит, я, да и дурак, к несчастью.

Так оскорбление почету вслед идет;

Так, чтоб низвергнуть вниз, вознес меня народ.

Но славой я сочту как то, так и другое,

А вы, сударыня, вы, с вашей добротою,

И вы, изгнанники, чей дух несокрушим,

Я знаю, верю я, что нравлюсь вам таким:

Я защищал народ, громил попов и честью

Сочту проклятие, что с Гарибальди вместе,

С Барбесом я делю. И вам милей герой,

Побитый камнями, чем признанный толпой.

Вианден, июнь 1871

ЧЬЯ ВИНА?

«Ведь это ты поджег Библиотеку?» —

«Да.

Я подложил огня». —

«Что думал ты тогда?

Злодейство совершил ты над самим собою!

Ты в собственной душе свет затоптал ногою!

Свой факел собственный безумно ты задул!

Все то, что темный гнев испепелить дерзнул, —

Твое сокровище, твой клад, твое наследство!

Ведь книга, враг царей, — твоей защиты средство,

Ведь книга для тебя держала речь всегда.

Библиотека ведь — акт веры: в ней года,

В ней поколения, утопленные в горе,

Свидетельствуют мгле о том, что будут зори!

Как! В это строгое святилище ума,

Где блещут молнии, где поникает тьма;

В гробницу всех времен, что летописью стала;

В века истории, где мудрость заблистала,

Где робко учатся грядущие года;

Во все, что двинулось, чтоб двигаться всегда,

В поэтов, в библию, в творения гигантов,

В тот род божественный — в толпу Эсхилов, Кантов,

Гомеров, Иовов, встающих над землей,

В Мольеров и Руссо, в храм мысли мировой, —

Несчастный, ты метнул горящее полено!

Ты в пепел превратил все то, что драгоценно!

Ужель ты позабыл, что избавитель твой

Есть книга? Книга — там, парит над высотой,

Сверкает; и куда прольет свой свет спокойный —

Там гибнут голод, скорбь, и эшафот, и войны!

Где говорит она — там больше нет рабов.

Открой ее. Платон. Беккария. Умов

Блестящих строй. Читай Шекспира или Данта —

И зазвучит в тебе дыханье их таланта,

И ты почувствуешь себя подобным им;

Ты станешь вдумчивым, и нежным, и живым;

Они в твой бедный дух вдохнут свой дух огромный;

Они сверкнут в тебе, как солнце в келье темной;

Чем глубже яркий луч проникнет в сумрак твой,

Тем шире обоймет тебя святой покой;

Ты станешь лучше весь; огнем ума одеты,

Растают, точно снег, в тебе авторитеты,

И зло, и короли, и ненависть твоя,

И суеверия — весь ужас бытия.

Ведь первым знание в дух человека входит,

Свобода — вслед за ним. Они тебя уводят

От бездн, от сумраков. И ты сразил их, — ты!

Ведь книгою твои угаданы мечты.

Ведь с книгою в твой ум вступает мощный гений,

Срывая с истины оковы заблуждений:

Как узел гордиев, рассудок спутан наш.

Ведь книга — спутник твой, твой врач, твой верный страж.

Она разит в тебе безумства, страхи, боли.

Вот что ты потерял — увы! — своею волей!

Она — сокровище, врученное тебе,

Ум, право, истина, оружие в борьбе.

Прогресс! Она — буссоль в твоем стремленье к раю!

И это сжег ты сам!» —

«Я грамоте не знаю».

Вианден, 25 июня 1871

" Вот пленницу ведут. Она в крови. Она "

Вот пленницу ведут. Она в крови. Она

Едва скрывает боль. И как она бледна!

Ей шлют проклятья вслед. Она, как на закланье,

Идет сквозь ненависть дорогою страданья.

Что сделала она? Спросите крики, тьму