Том 13. Стихотворения - [20]

Ты, лев израненный, себя ты не щадишь

И раны свежие добавить хочешь к старым?

Как! Ваша родина — под вашим же ударом!

А сколько предстоит еще решить задач, —

Вы видите ль сирот, вы слышите ли плач:

К вам женщины в слезах протягивают руки;

Повсюду нищета, страдания и муки.

И что же, — ты, трибун, ты, ритор, ты, солдат, —

На раны льете вы взамен бальзама яд!

Вы пропасть вырыли у городских окраин.

Несутся крики: «Смерть!» Кому? Ответь мне, Каин!

Кто вас привел сюда, французские полки?

Вы к сердцу Франции приставили штыки,

Вы ныне рветесь в бой, готовые к атакам;

Не вы ль еще вчера сдавались в плен пруссакам?

И нет раскаянья! Есть ненависть одна!

Но кем затеяна ужасная война?

Позор преступникам — тем, кто во имя власти

Париж и Францию бесстыдно рвут на части,

Кто пьедестал себе воздвиг из мертвых тел,

Кто раздувал пожар и с радостью смотрел,

Как в пламени войны брат убивает брата,

Кто на рабочего натравливал солдата;

Кто ненависть взрастил; кто хочет, озверев,

Блокадой и свинцом смирить народный гнев;

Кто, растоптав права, обрек страну на беды;

Кто, замышляя месть, бесславной ждет победы;

Кто в бешенстве своем на все пойти готов

И губит родину под смех ее врагов!

15 апреля 1871

НОЧЬ В БРЮССЕЛЕ

К невзгодам будничным привыкнуть должен я.

Вот, например, вчера пришли убить меня.

А все из-за моих нелепейших расчетов

На право и закон! Несчастных идиотов

Толпа в глухой ночи на мой напала дом.

Деревья дрогнули, стоявшие кругом,

А люди — хоть бы что. Мы стали подниматься

Наверх с большим трудом. Как было не бояться

За Жанну? Сильный жар в тот вечер был у ней.

Четыре женщины, я, двое малышей —

Той грозной крепости мы были гарнизоном.

Никто не приходил на помощь осажденным.

Полиция была, конечно, далеко;

Бандитам — как в лесу, вольготно и легко.

Вот черепок летит, порезал руку Жанне.

«Эй, лестницу! Бревно! Живей, мы их достанем!»

В ужасном грохоте наш потерялся крик.

Два парня ринулись: они в единый миг

Притащат балку им из ближнего квартала.

Но занимался день, и это их смущало.

То затихают вдруг, то бросятся опять,

А балки вовремя не удалось достать!

«Убийца!» Это — мне. «Тебя повесить надо!»

Не меньше двух часов они вели осаду.

Утихла Жанна: взял ее за ручку брат.

Как звери дикие, опять они рычат.

Я женщин утешал, молившихся от страха,

И ждал, что с кирпичом, запущенным с размаха

В мое окно, влетит «виват» хулиганья

Во славу цезаря, изгнавшего меня.

С полсотни человек под окнами моими

Куражились, мое выкрикивая имя:

«На виселицу! Смерть ему! Долой! Долой!»

Порою умолкал свирепый этот вой:

Дальнейшее они решали меж собою.

Молчанья, злобою дышавшего тупою,

Минуты краткие стремительно текли,

И пенье соловья мне слышалось вдали.

29 мая 1871

ИЗГНАН ИЗ БЕЛЬГИИ

«Предписано страну покинуть господину

Гюго». И я уйду. Хотите знать причину?

А как же иначе, любезные друзья?

В ответ на возглас: «Бей!» — отмалчиваюсь я.

Когда толпа бурлит, заряженная злобой,

На вещи у меня бывает взгляд особый.

Мне огорчительны злопамятство и месть;

Я смею Броуна Писарро предпочесть;

Я беззастенчиво браню разгул кровавый.

Порядок в той стране, где властвуют оравы

Убийц, где топчут в грязь, где каждый зол, как пес,

По-моему, скорей походит на хаос.

Да, мне как зрителю нисколько не по нраву

Турнир, где мрачную оспаривают славу

Риго у Винуа, и у Сиссе — Дюваль.

Любых преступников, — то знать ли, голытьба ль, —

Обычай мой — валить в одну и ту же яму

Да, преступления я не прощу ни «хаму»,

Ни принцу, кто живет в почете отродясь.

Но если б выбирать пришлось, то я бы грязь,

Наверно, предпочел роскошной позолоте.

Винить невежество! Да что с него возьмете?

Я смею утверждать, что чем нужда лютей,

Тем злоба яростней и что нельзя людей

Ввергать в отчаянье; что если впрямь, как воду,

Льют кровь диктаторы, то люди из народа

Ответственны за то не больше, чем песок

За ветер, что его мчит вдоль и поперек.

Они взвиваются, сгустясь в самум железный,

И жгут огнем, крушат, став атомами бездны.

Назрел переворот — и зверству нет помех,

Стал ветер деспотом. В трагичных схватках тех

Уж если нужно бить, заботясь о престиже,

То бейте по верхам, минуя тех, кто ниже.

Пусть был Риго шакал, к чему ж гиеной слыть?

Как! Целый пригород в Кайенну заточить!

Всех сбившихся с пути — в оковы, без изъятья?

Претит мне Иль-о-Пен, Маза я шлю проклятья!

Пусть грязен Серизье и хищен Жоаннар,

Но представляете ль, какой тоски угар

В душе у блузника, кто без тепла, без крова,

Кто видит бледного и, как червяк, нагого

Младенца своего; кто борется, ведом

Надеждой лучших дней; кто знает лишь о том,

Что тяжко угнетен, и верит непрестанно,

Что, разгромив дворец, низвергнет в прах тирана?

И безработицу и горе он терпел —

Ведь есть же, наконец, терпению предел!

Я слышу: «Бей! Руби!» — терзаясь и бледнея;

Мне совесть говорит, что гнусного гнуснее

Расправа без суда. Да, я дивлюсь тому,

Как могут в наши дни схватить людей в дому,

Что близ пожарища, их обвинить в поджоге,

И наспех расстрелять, и, оттащив к дороге,

Известкою залить — и мертвых и живых!

Я пячусь в ужасе от ямин роковых,

От ямин стонущих: я знаю — там, единой

Судьбой сведенные, заваленные глиной,

Пробитые свинцом, увы, и стар и мал,

Невиноватые с виновными вповал.

На ледяной засов я б запер эти ямы,