Том 12. Стихотворения - [31]

Одним народом род людской;

Придать такую силу трону,

Обидные презрев слова,

Чтобы ему, Наполеону,

Завидовал Иегова!»

6

Усопший исполин конца дождался узам,

И отдал океан великий прах французам.

Уже двенадцать лет спокойно дремлет он,

Своим изгнанием и смертью освящен,

Под гордым куполом. Когда проходишь мимо,

Он представляется, лежащий недвижимо;

В венце и в мантии, расшитой роем пчел,

Под сводом гробовым себе приют нашел

Тот, для кого весь мир был тесен. Он рукою

Сжал скипетр левою и шпагу сжал другою;

У ног его орел глаза полуоткрыл.

И люди говорят: «Здесь цезарь опочил».

Вокруг огромный град катил свой гул нестройный.

Он спал двенадцать лет, доверчивый, спокойный.

7

Вдруг ночью (а в гробах конца у ночи нет)

Очнулся он. Чадил какой-то мерзкий свет;

Виденья странные вползли в его ресницы;

Постыдный смех звучал под потолком гробницы;

Весь бледный, он привстал. Видение росло.

И голос (он узнал!) пролился тяжело:

«Встань! Ватерло, Москва, скала святой Елены,

Изгнанье, короли, британский страж надменный,

Что осквернил твой одр, — последнее звено

Страданий, — всё ничто! Возмездье — вот оно!»

И голос зазвучал внезапно горче, резче,

Сарказмом напоен, иронией зловещей;

Насмешкой черною был полубог пронзен:

«Из Пантеона ты изъят, Наполеон!

Ты стащен за ноги с властительной колонны!

Гляди. Разбойники, крутясь, как рой зловонный,

Бродяги, нищие, властители канав

Тебя забрали в плен, к рукам тебя прибрав,

Нечистой лапою стопы касаясь медной.

Ты умер как звезда, что гаснет в тверди бледной,

Как Цезарь, как герой, и вот воскрес — на дне! —

Как Бонапарт, прыгун из цирка Богарне.

Ты — в их рядах; они тебя, в разгуле пьяном,

Вслух гением зовут, а про себя — болваном.

Рубакам в нужный миг, — им любо день-деньской

Своими саблями греметь по мостовой, —

Толпе, что радостно к их балагану жмется,

Они орут: «Скорей! Сейчас спектакль начнется!

Дан фарс: «Империя»! И приглашен в наш хор

Сам папа! Это что! Сам царь! И это вздор:

Царь — лишь капрал простой, а папа — вроде бонзы.

У нас получше есть! Есть дурачок из бронзы.

Он всем нам дядюшка — простак Наполеон!»

И Фульд, Маньян, Руэр, Парье-хамелеон —

Беснуются. У них — сенат из автоматов,

Из восковых фигур. Соломой казематов

Набили чучело они: то — твой орел;

Он, реявший в выси, свою судьбу обрел

Не на полях боев — на ярмарочном поле!

На троне старом нет обивки пышной боле:

Вся ими срезана. Всю Францию, — взгляни:

На их лохмотьях кровь, — ограбили они.

В кропильнице Сибур белье их моет рьяно.

Ты, лев, — их раб; их вождь — всего лишь обезьяна.

Ты имя гордое твое в постель им снес;

В теснинах Риволи дымится их навоз;

Вином твоих побед свой стыд глушат их души;

И серый твой сюртук распялен на Картуше.

Они сбирают медь в твой головной убор;

Твои знамена им — то скатерть, то ковер;

Сев за нечистый стол, они то водку дуют

С глупцом-крестьянином, то в карты с ним плутуют;

Их соучастником ты бродишь у стола:

Рукой, что некогда штандарт побед несла,

Что мчала молнию, — рукою Бонапарта! —

Вдруг передернута помеченная карта!

Ты с ними должен пить! Карлье, добряк на вид,

По-дружески тебя пинком приободрит;

Пьетри с тобой на ты; Мопа рукою грязной

По животу тебя потреплет вдруг развязно.

И знают, жулики, что день придет, когда

На них, как на тебя, обрушится беда,

И рады в честь твою распить полштофа пенной;

Льет водку Пуасси в фиал святой Елены!

Как шабаш, ночь и день везде балы гремят;

Толпа сбегается глядеть на этот ад,

Где кувыркаются, бряцая бубенцами;

Народ свистит, ревет… И ты — меж подлецами!

Да, на подмостках — ты! Куда тебя взнесло?

Гомером начинать и завершить Калло!

О, песнь последняя великой эпопеи!

Тролон и Шедетанж — паяцы и лакеи —

Теперь твои друзья средь балаганных стен,

Где, крови не отмыв, смеется в ус Мандрен,

В одежде цезаря пленяя взор народа.

Ты ж, тень державная, бьешь в барабан у входа!»

Речь смолкла страшная. Во тьме Наполеон,

Сражен отчаяньем, издал ужасный стон,

Издал крик ужаса, вздев руки… Над страдальцем

Строй мраморных Побед, показывая пальцем,

У гробовых дверей как будто ожил вдруг

И, с цоколей сойдя, с насмешкой стал вокруг

И слышал, как титан, последний стыд изведав,

С рыданьем выкрикнул: «Кто ты, о демон бредов?

Мой вечный враг, ответь, иль я сойду с ума!» —

«Я — преступление твое!» — сказала тьма.

И склеп наполнился сиянием грозящим,

Подобным пламени над господом разящим:

Два слова огненных, — как те, что увидал

Когда-то Валтасар, — сверкнули. Прочитал

Наполеон, дрожа (о, где возмездью мера?),

Что Восемнадцатым он заклеймен Брюмера.

Джерси, 25–30 ноября 1852

Книга шестая «УСТОЙЧИВОСТЬ ОБЕСПЕЧЕНА»

I НАПОЛЕОН III

Свершилось!.. От стыда и пушка б тут зарделась,

Что именем таким такая мразь оделась,

Что в этой славе ты нору обрел, пигмей!

Ты, спавший с девкою — с фортуною твоей,

На этот гордый пик сумел всползти по склонам!

Ты шляпу Эсслинга своим снабдил помпоном;

Ты семимильные похитил сапоги;

Вцепился ты в орла, чертившего круги, —

В Наполеона, и, в восторге замирая,

С ним гордо делишься насестом попугая!

Терситу дядей был великий Пелиад…

Так это для тебя гром наших Илиад!

Так это для тебя в сраженья мы вступали!

Так это для тебя из громоносной дали

На русские войска Мюрат летел с хлыстом!