Том 12. Стихотворения - [29]

Впервые голову орел понурил медный.

Рок! Император брел и грезил наяву,

Покинув позади горящую Москву.

Шел снег. Зима на мир обрушилась лавиной:

Равнина белая за белою равниной.

Ни командиров там не видно, ни знамен.

Уже ни центра нет, ни флангов, ни колонн.

Вчера лишь — армия, сегодня — стадо. В брюхо

Убитых лошадей вползали греться. Глухо

Шел снег. На брошенных биваках ледяных

Порою видели горнистов постовых,

Замерзших и немых, — в чьи каменные губы

Заиндевелые навеки вмерзли трубы.

Сквозь хлопья сыпались то бомбы, то картечь,

И, с удивлением почуяв дрожь меж плеч,

Кусая длинный ус, шли гренадеры мимо.

А снег валил, валил. Свистал неумолимо

Полярный ветр. По льду шагали день за днем —

В местах неведомых, без хлеба, босиком.

То не были бойцы, идущие походом,

То плыли призраки под черным небосводом,

Бредущая во тьме процессия теней.

И снеговой простор тянулся перед ней,

Без края, без конца, как мститель беспощадный.

А непрерывный снег, слетая с выси хладной,

Огромным саваном на армию налег,

И каждый чуял смерть и знал, что одинок.

Удастся ли кому уйти из царства ночи?

Враги — мороз и царь. И первый был жесточе.

Орудия — долой: лафеты шли в костер.

Кто лег — погиб. Толпой, вперив безумный взор,

Бежали. Снежная жрала полки утроба:

То здесь, то там рука торчала из сугроба,

Маня измученных под снеговую сень.

О, Ганнибалов рок! Аттилы судный день!

Фургоны, беглецы, носилок строй кровавый

Сшибались давкою во время переправы.

Ложились тысячи, вставало сто теней.

Когда-то армии преследовавший Ней

Спасал часы и жизнь: за ним гнались казаки.

И еженощно — в бой! Готовиться к атаке!

И тени, вновь ружье притиснув у плеча,

Смыкались, — и на них, как ястребы крича,

Наскоком яростным, безумной лавой дикой

Летели казаки, размахивая пикой!

Да, гибла армия: ее снедала ночь.

Был император там — и он не мог помочь.

Он был как мощный дуб, секире обреченный,

Гигант, со славою еще не омраченной,

Но вот Несчастие, зловещий лесоруб,

К нему приблизилось — и оскорбленный дуб,

Томимый призраком какой-то мести горней,

Топор почувствовал, врезающийся в корни.

Все гибли в свой черед — солдат и генерал;

К шатру вождя сошлись те, кто еще шагал,

С любовью тень его бессонную встречали,

Клялись его звездой, в кощунстве уличали

Судьбу, дерзнувшую на счастье посягнуть.

А он — страх ощутил, к нему заползший в грудь.

Ошеломлен бедой, воитель величавый

Взор к богу обратил. Теперь избранник славы

Дрожал; он понял вдруг, что искупает здесь

Какой-то тяжкий грех, и, потрясенный весь,

Пред легионами, не снесшими удара,

Воскликнул: «Боже сил! Ужели это — кара?»

И громом прозвучал таинственный ответ —

Из мрака тяжкого сказал незримый: «Нет».

2

О поле Ватерло! Печальная равнина!

Как в урну узкую плеснувшая пучина,

Там, где бегут твои овраги и лески,

Нагромоздила смерть угрюмые полки.

Европа — здесь, а там, там — Франция! Кровавый

Стык! Обманул господь мечту любимцев славы!

Ты дезертируешь, Победа, из рядов!

О Ватерло, — в слезах я руки грызть готов!

Последние бойцы последней битвы этой

Свое величие несли к пределам света,

На Альпы и на Рейн стремили свой удар,

И пела их душа сквозь медный вопль фанфар!

Темнело. Битва шла, упорная до бреда.

Шло наступление; была в руках победа.

К лесистому холму прижат был Веллингтон.

В трубу подзорную глядел Наполеон

На центр сражения, где, как терновник страшный,

Сплелись противники в безумной рукопашной,

На темный горизонт, на полный тайны тыл,

И вскрикнул радостно: «Груши!» То Блюхер был!

Надежда в этот раз переменила знамя.

Сраженье — с грудью грудь — росло, ревя как пламя.

Картечь английская сметала в прах каре.

Знамена рваные метались, как в костре.

И поле, полное бряцаньем, лязгом, стоном,

Казалось кратером, безумно раскаленным,

Куда вдруг рушились полки, куда подряд

Валились, точно рожь, изведавшая град,

Султаны пышные тамбурмажоров рдяных, —

И кровь горячая ключом бурлила в ранах.

Свирепая резня! Миг роковой! И вдруг

Почуял вождь, что бой стал ускользать из рук,

Что натиск ослабел. Вблизи, у косогора,

Стояла гвардия — последняя опора!

«Что ж, двинем гвардию», — сказал он. И тотчас

Согласно лязгнула сталь сабель, медь кирас;

Уланы двинулись, драгуны, кирасиры,

Колонны гренадер, шатнулись канониры,

С громами дружные, и медленно пошли,

Как встарь — под Фридландом, Ваграмом, Риволи.

И, зная, что идут на смерть, с грозой во взгляде,

Пред божеством своим прошли как на параде,

Крича: «Да здравствует наш император!» Гром

Их кликов с музыкой рванулся напролом,

И вот, презрев картечь, что била неустанно,

Строй старой гвардии вступил в жерло вулкана.

Увы! Наполеон, склонившись на эфес,

Глядел: его полки, вступая в дымный лес,

Где адским пламенем орудья грохотали,

Его дивизии, отлитые из стали,

Бесследно таяли одна вслед за другой,

Бесследно таяли, как тает воск свечной.

Шли, вскинув головы, в неколебимом строе.

Никто не отступил. Мир вечный вам, герои!

Смятенных корпусов глядела череда,

Как бьется гвардия и гибнет. И тогда

Свой безнадежный вопль метнула в дым и пламя

Гигантка Паника с безумными глазами,

Вся бледная, страша храбрейшие полки,

Знамена гордые терзая на клочки,

Огромным призраком из трепета и дыма

Над сердцем армии взвилась неудержимо!

Предстала, дикая, пред каждым рядовым,