Викентия тошнило от хамства чиновников в рясах и мундирах, но он стерпел все.
Наконец ему дали место.
…Предстоял обряд посвящения, торжественная минута обращения мирянина в пастыря, когда бог, согласно учению церкви, частицу своей благодати передает через епископа своему новому служителю.
Викентий узнал, что и эта торжественная церемония служит источником обогащения тех, кто к ней прикосновенен.
Взятки надо было дать псаломщику, чтобы лучше провел службу, и протодьяконам, чтобы они подсказывали ему, как себя держать в разные моменты посвящения.
Началось служение. Викентий, помня, как худо совершал церковные обряды его отец, решил служить по-своему.
Отбросив традиционное бормотание, он возмечтал превратить обычные церковные службы в беседы молящихся с богом.
Держа слово, данное себе, Викентий, не ограничиваясь церковным общением, принялся посещать крестьянские избы, узнавать печали и радости их обитателей. Тут-то за него и взялись!..
Священник, которого консистория назначала для наблюдения за попами и церковными делами в определенной округе и называемый «благочинным», обвинил Викентия в еретичестве.
— Не твое дело наводить порядки в святой церкви. Храм не театр! — кричал он исступленно.
Викентий спорил.
Тогда благочинный, меча свирепые взгляды, заорал:
— Замолчи, нигилист! В другой раз попадешься — рису снимем, в монастырь упечем.
В наказание Викентия перевели в другой приход, и здесь жизнь ударила его еще раз.
Накануне посвящения он женился.
Надежда Павловна не отличалась какими-нибудь особенными талантами, не умела она притворяться веселой, когда было ей грустно, но и грустить не очень любила. Одним талантом она владела в совершенстве — жить так, чтобы каждым поступком и словом облегчать существование окружающих.
Быть может, окруженный атмосферой тихого семейного счастья, Викентий Глебов излечился бы от терзаний и прошел свой путь, как множество ему подобных.
Через полгода после переселения в новый сельский приход Надежда Павловна заболела. Болезнь совпала с первыми родами. Надежда Павловна подарила миру новую жизнь, отдав за нее свою. Перед смертью она позвала мужа.
— Богом заклинаю, — сказала она, — уйди из священства. Я ведь все знаю, все понимаю… Не оставь Таню без матери — женись.
— Но это же грех, Надя, грех. Да и не могу я этого сделать! Нам запрещено жениться во второй раз.
— Жизнью девочки заклинаю, уйди из священства! — Она уже задыхалась. — Последним вздохом молю: иди туда, куда тебя зовет совесть. Ведь на мне этот грех, на мне — я совратила тебя с твоего пути.
Викентий склонил колени перед умирающей.
— Богом, моей любовью к тебе, счастьем дочери клянусь: Когда станет невмоготу, пойду по той дороге, которую укажет мне моя совесть. Ты одна у меня была, ты и останешься до гробовой доски в моей душе. Никто ни в жизни, ни в сердце не заменит тебя.
— Не надо этого, не надо! — прошептала Надежда Павловна.
— Этой клятвы я не сниму с себя! — сказал муж.
— Я снимаю, я снимаю ее в последний мой час. Боже мой, будь мне свидетелем, что я снимаю с него эту клятву.
Ее последнего взгляда, полного ужасной тоски, никогда не мог забыть Викентий.
5
В селе, где все было связано с памятью жены, Викентий не захотел жить. Он выпросил новый приход. Ему определили Дворики. Собрав незатейливое имущество, он тронулся в путь.
К тому времени у Викентия завелись деньжата. Поначалу он смущался, когда за крещение, соборование или другую какую-нибудь требу приходилось брать пятаки и гривенники. Слишком хорошо он знал, ценой какого нечеловеческого труда доставались тому же Андрею Андреевичу пятаки и гривенники и что значат они в мужицкой семье. Дети без куска сахару, баба без куска мыла, мужик без сапог — вот плата за бормотание никому не понятных молитв или за совершение суеверного обряда.
Потом… потом попривык и брал уж не краснея.
«Все берут, — оправдывался он перед самим собой. — А жить и мне надо».
Тридцать десятин земли, положенных попу, в каком бы приходе он ни служил, с лихвой могли прокормить самого Викентия, дочь Таню, батрака и стряпуху. Но землю Викентий сдавал в аренду, оставляя себе десятин пять-шесть, на которых трудился не он, а его батрак — лишний рот из нищего мужицкого двора. В первые годы Викентий сдавал землю не торгуясь: сколько давали, столько и брал.
Известно, аппетит приходит во время еды. Прошло некоторое время, и Викентий начал сердиться, когда за обряды давали мало, тщательно следил за церковными доходами, а при дележке их между причтом не отказывался от лишней копейки, перепадающей ему. И уже без всякого стеснения принимал кусок хлеба или яйцо, сунутое в руку, сдавая землю в аренду, торговался с мужиками так, как иному мироеду не снилось.
Одним словом, лиха беда начало…
Накопив денег, Викентий начал строиться, а пока что жил у вдовой псаломщицы.
Призрак мрачного родительского дома стоял перед ним, когда он обдумывал план дома. И решил построить не обычную сельскую избу, в которых жили окрестные попы, а дом на городской манер, где бы было много простора и света.
Викентий сам наблюдал за плотниками, столярами и печниками. Дом получился небольшой, но удобный. Перед освящением поповскую хоромину пришел посмотреть Лука Лукич.
