Том 1. Повести. Театр. Драмы - [22]

Жан. А потом?

Кристина. Да, раз уж об этом речь, то тебе пора бы. присмотреть себе что-нибудь, потому что мы же должны повенчаться.

Жан. Что же я себе подыщу? Когда я буду женат, то мне не найти другого такого места.

Кристина. Разумеется тебе придется взять место швейцара или же поступить слугой в какое-нибудь общественное учреждение. Казенная служба оплачивается хоть плохо, но зато вернее, а жена и дети получают пенсию.

Жан с гримасой. Это, конечно, очень мило, но это не совсем подходит к моим взглядам, с самого начала думать о том, чтобы умереть для жены и детей. Должен признаться, что у меня более широкие планы.

Кристина. Ну, уж твои планы! У тебя ведь есть и обязанности! Подумай о них тоже.

Жан. Не серди меня своими разговорами об обязанностях! Я знаю сам, что мне нужно делать. Выглядывает в дверь наружу. У нас будет много времени подумать об этом. А пока иди и приготовься, а потом мы пойдем в церковь.

Кристина. Кто там бродит наверху?

Жан. Не знаю, может быть — Клара.

Кристина. Ведь не может же это быть граф; неужели он вернулся и никто не слыхал?

Жан испуганно. Граф? Нет, не думаю; он бы уж давно позвонил.

Кристина. Да, видит Бог! Никогда в жизни я не испытывала ничего подобного!

Уходит направо.

Солнце в это время уже взошло и мало-помалу начинает освещать верхушки деревьев в парке; свет всё более распространяется, и наконец косой луч солнца падает на окна.

Жан подходит к стеклянной двери и делает знак.

Юлия входит в дорожном костюме, в руках держит клетку, покрытую носовым платком, которую ставит на стул. Я готова.

Жан. Тише! Кристина встала!

Юлия сильно возбужденная во время последующей сцены. Догадалась она о чем-нибудь?

Жан. Она ничего не знает! Но, Боже мой, что у вас за вид!

Юлия. А что такое?

Жан. Вы смертельно бледны, а кроме того — простите меня, у вас запачкано лицо.

Юлия. Ну, так дайте мне умыться! — Так! — Идет к умывальнику, моет себе лицо и руки. — Дайте мне полотенце! Ах! — Солнце уже взошло!

Жан. И все чары исчезли!

Юлия. Да, я готова думать, что сегодня ночью действительно тут хозяйничал чародей. — Но, Жан, послушай меня! Поедем со мной; у меня есть деньги.

Жан медленно. Достаточно?

Юлия. Достаточно для начала! Поезжай со мной, потому что я сегодня не могу ехать одна. Подумай только, в Иванов день, в душном вагоне, переполненном людьми, которые будут таращить на меня глаза; ждать на станциях, когда хочется бежать! Нет, я не могу, не могу! А потом пойдут воспоминания; детские воспоминания об Ивановом дне с церковью, украшенной — березовыми ветвями и сиренью; об обеде на богато накрытом столе, с родственниками и друзьями; вечерние прогулки в парке, танцы, музыка, цветы и игры! Да, можно бежать, бежать от всего этого, но в багажном вагоне последуют за тобой воспоминания, и раскаяние, и мучения совести!

Жан. Я поеду с вами — но сейчас же, пока еще не поздно. Сию же минуту!

Юлия. Так собирайтесь же скорее! Она берет клетку.

Жан. Только без багажа! Иначе мы пропали!

Юлия. У меня ничего нет! Только то, что можно взять с собой в купе.

Жан берет шляпу. Что вы там держите? Что это такое?

Юлия. Это — мой маленький чижик. Я не хочу оставлять его здесь!

Жан. Вот тебе на! Брать с собой клетку с птицей! Вы совсем с ума сошли! Оставьте клетку!

Юлия. Единственное, что я беру с собой из дома; единственное живое существо, преданное мне, после того как Диана изменила мне. Не будь жесток! Позволь мне взять ее с собой!

Жан. Оставьте клетку повторяю я вам, — и не говорите так громко — Кристина может нас услышать!

Юлия. Нет, я не оставлю его в чужих руках; лучше убей его!

Жан. Ну, так давайте мне его сюда, я ему сейчас сверну шею!

Юлия. Да, но только не делай ему больно! Нет… нет, я не могу!

Жан. Ну, а я могу!

Юлия берет птичку из клетки и целует. Бедная Серина, ты должна умереть от руки своей собственной хозяйки.

Жан. Прошу вас не устраивать сцен; тут дело идет о вашей жизни, о вашем благополучии! Ну, живо!

Вырывает у неё из рук птицу, относит ее к доске для рубки мяса и вынимает кухонный нож.

Юлия отворачивается.

Жан. Вы бы должны были учиться резать цыплят вместо того, чтобы стрелять из револьвера — рубит — тогда бы вы не падали в обморок при виде капли крови!

Юлия вскрикивает. Убейте меня тоже! Убейте меня! Если вы можете убить невинное животное, и у вас рука не дрогнет! О, я ненавижу вас, вы мне противны; между нами — кровь! Я проклинаю час, когда увидала вас, я проклинаю час моего рождения!

Жан. Ну, чему помогут ваши проклятия! Идемте!

Юлия приближается к рубильной доске, влекомая против воли. Нет, я еще не хочу уходить; не могу — я должна видеть — тише! Слышишь, едет карета. — Она прислушивается в то время, как глаза её прикованы к рубильной доске и к ножу. — Так вы думаете, что я не могу видеть крови! Думаете, что я так слаба — ах — я хотела бы видеть твою кровь и твой мозг на этой доске — я хотела бы утопить весь твой род в этом море… я думаю, что могла бы пить из твоего черепа, мыть мои ноги в твоей грудной клетке и целиком съесть твое сердце! — Ты думаешь, я слаба; ты думаешь, я люблю тебя; ты думаешь, что я захочу носить под сердцем твое отродье и кормить его моею кровью — родить твое дитя и принять твое имя! Ну, так слушай, как тебя там зовут? Я никогда не слыхала твоей фамилии; да я думаю, у тебя и нет её — чтоб я стала носить твое подлое холопье имя — ты, собака, носящая мой ошейник, ты раб, носящий на пуговицах мой герб, — мне-то делиться с моей кухаркой, соперничать с моей служанкой? Ах! Ах! Ах! Ты думаешь, что я трушу и хочу бежать! Нет, я останусь — и пускай разразится гроза! Мой отец вернется — и найдет свой стол взломанным, золото украденным! Тогда он позвонит в звонок два раза, чтобы пришла прислуга — потом он пошлет за полицией — и тогда я расскажу ему всё! Всё! О, это будет прекрасно, положить всему конец — лишь бы положить конец! — А потом с ним сделается удар и он умрет! — И тогда будет всему конец — и наступят мир… покой… вечный покой! — Над гробом отца разломают наш герб — угаснет графский род — а лакейское отродье вырастет в приюте… будет пожинать лавры во рву и кончит тюрьмой!