Толстой и Достоевский. Противостояние - [55]

Поезд прибывает в Петербург, и Лебедев присоединяется к следующей за Рогожиным компании — ватаге фигляров, проходимцев и задир, живущих за счет широты души и дьявольской жизненной силы своего хозяина. То, что Лебедеву нечем больше заняться, или что у Мышкина нет ни вещей, ни крыши над головой, — подобные черты характерны для «достоевского» сюжета. Лайонел Триллинг заметил, что «у Достоевского любая ситуация начинается с социального самолюбия и некоторого количества рублей». Это — заблуждение, поскольку оно подразумевает наличие определяющего экономического стержня и устойчивых связей в обществе, которые мы видим, в частности, у Бальзака. Да, Раскольников отчаянно нуждается в некотором количестве рублей, как и Дмитрий Карамазов; абсолютно верно и то, что унаследованное состояние Рогожина играет в «Идиоте» одну из весьма важных ролей. Но участвующие в процессе деньги никогда не заработаны деятельностью, которой можно было бы дать ясное определение: нет ни изнуряющей рутины той или иной профессии, ни ростовщической практики, на которую бальзаковские финансисты тратят свои силы. У персонажей Достоевского — даже у беднейших из них — всегда найдется досужее время для хаоса или спонтанного полного погружения в процесс. Они доступны днем и ночью; их никогда не нужно вытаскивать с фабрики или из иного предприятия. Самое главное: они используют деньги, как короли — символично и не впрямую. Они могут сжечь деньги или носить их у сердца.

Гомер и Толстой очерчивают своих персонажей «целостностью объектов», ежедневными занятиями и всесторонне окутывающими нормами привычного опыта. Достоевский сводит героев к голому абсолюту, ибо в драме обнаженные стоят перед обнаженными. «С драматической точки зрения, — пишет Лукач, — любой персонаж, любая его психологическая черта должны считаться избыточными, если в их наличии нет настоятельной необходимости для живой динамики коллизии». Этому принципу подчинено искусство Достоевского. Мышкин и Рогожин расстаются на вокзале и отправляются в разные стороны. Но «динамика коллизии» принудит их орбиты сужаться, пока они не столкнутся и не воссоединятся в финальной катастрофе.

Мышкин позвонил в дверь генерала Епанчина «около одиннадцати часов». Повторяющиеся временные маркеры достойны внимания, поскольку для автора они служат мерой контроля над галлюцинаторным ходом повествования. В передней князь — в котором начинает раскрываться невинность его мудрости — выкладывает все как на духу ошарашенному камердинеру. Если существует строй, где комедия вдруг нагоняет на нас невыразимую печаль, оставаясь при этом комедией, то Достоевский здесь показывает себя мастером такой техники. Непосредственность восприятия у Мышкина — как у ангела. Перед ним вся обстановка жизни — сдержанность, постепенность знакомства, неторопливость и туманность в тактике беседы — все это сброшено со счетов. Все, к чему прикасается князь, обращается — не в золото, а в прозрачность.

К генералу Епанчину его проводит секретарь Гаврила Ардалионович, или Ганя. По одной из присущих драматическому методу случайностей выясняется, что Настасья Филипповна празднует в тот день двадцатипятилетие, и она обещала дать сегодня ответ на предложение Гани. По неким собственным мотивам генерал благоволит их возможному браку. Настасья подарила Гане свою фотографию, а тот показал ее патрону. Снимок — аналогичным приемом подготавливается первое появление Катерины Николаевны в «Подростке» — один из «реквизитов» (как крест Мышкина и нож Рогожина), которые связывают поразительные в своем разнообразии нити повествования и придают им согласованность.

Мышкин смотрит на фотографию и отмечает, что Настасья Филипповна «удивительно хороша». Похоже, по портрету он смог понять о Настасье больше, чем тем те, кто знаком с ней лично. Отвечая на расспросы генерала, он подробно пересказывает то, что услышал тем утром в вагоне от Рогожина. И вновь — строительные леса изложения могли бы показаться банальными и надуманными, но напряженность диалога и всецело захватывающая нас игра драматического интеллекта не позволяют оформиться этому чувству.

Ганины эмоции по поводу возможного брака неоднозначны. Он знает, что у Тоцкого с генералом какие-то свои соображения, и что намерения их нечестны или даже отвратительны. Но он жаждет состояния, которым одарят Настасью ее покровители. Вскоре после половины первого Епанчин покидает кабинет. Он пообещал помочь Мышкину получить должность и настоятельно порекомендовал поселиться в комнатах, которые сдает Ганина семья. Секретарь и «идиот» стоят перед портретом:

«— … Это гордое лицо, ужасно гордое, и вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Все было бы спасено!

— А женились бы вы на такой женщине? — продолжал Ганя, не спуская с него своего воспаленного взгляда.

— Я не могу жениться ни на ком, я нездоров, — сказал князь.

— А Рогожин женился бы, как вы думаете?

— Да что же, жениться, я думаю, и завтра же можно; женился бы, а чрез неделю, пожалуй, и зарезал бы ее.

Только что выговорил это князь, Ганя вдруг так вздрогнул, что князь чуть не вскрикнул».