Толстой и Достоевский. Противостояние - [40]

Шрифт
Интервал

Толстой с избыточной честностью омрачает наше представление о персонажах. Эффект — почти макабрический, сродни испанским ретабло, где персонаж проходит все стадии распада на пути от зрелости к праху. В этих одиннадцати главах фантазия романиста сдает позиции перед памятью человека и верой реформатора. Основная часть повествования читается, как ранняя версия «Воспоминаний», написанных между 1902 и 1908 годами. То, как Николай Ростов берет ответственность за долги графа Ильи, имеет параллели с биографией отца Толстого. Тому тоже выпало пережить непростые годы со «старой, привыкшей к роскоши матерью, сестрой и кузиной на руках». В своих мемуарах Толстой пишет о бабушке, которая «сидит на диване и раскладывает карты, понюхивая изредка из золотой табакерки». Эти карты и сама табакерка — «с портретом покойного графа» — появляются в главе XIII эпилога. Игра детей в Лысых Горах — прямая реминисценция на «игру в рублик» в Ясной Поляне. В первой части эпилога Толстой отдает дань истории своей семьи, на которую он с изобретательной грациозностью опирался в течение всего основного текста романа.

Как и в остальных толстовских произведениях, в «Войне и мире» свою роль играют элементы его учения. В рассказе, как Николай управляет Лысыми Горами, в дневнике княжны Марьи, в изображении брака Пьера и Наташи Толстой облекает в драматическую форму свои тезисы об агрономии, педагогике и надлежащих отношениях между мужем и женой. Отсюда и неоднозначность изображения новой Наташи. Толстой с жесткой иронией поэта отмечает ее скупость, неопрятность и постоянную ворчливую ревность, но через этот образ провозглашаются фундаментальные толстовские доктрины. Мы должны принять Наташино полное пренебрежение элегантностью и кокетством, которые светские дамы сохраняют и в браке, мы должны согласиться с ее жесткими моногамными нормами и восхищаться ее поглощенностью деторождением и семейной жизнью. Толстой заявляет: «Если цель брака есть семья, то тот, кто захочет иметь много жен и мужей, может быть, получит много удовольствия, но ни в коем случае не будет иметь семьи». Наташа из Эпилога олицетворяет собой этот тезис, и вся картина Лысых Гор представляет собой один из эскизов к образу правильной жизни, картине, подробно описанной Толстым в «Анне Карениной» и позднейших произведениях.

Элементы автобиографии и этики объясняют нам характер первой части Эпилога, но не то, зачем он был создан, и каков его полный эффект. За этим эффектом лежит стремление к достоверности ценой формы. Эпилог и послесловия к «Войне и миру» выражают убежденность Толстого в том, что жизнь безостановочна, фрагментирована и пребывает в состоянии непрестанного обновления; условности финального занавеса и концовки, где все нити аккуратно распутаны — это насилие над реальностью. Первая часть Эпилога подражает разрушительному действию времени. Только сказки завершаются искусственной выдумкой о вечной молодости и вечной страсти. Приглушая наши светлые воспоминания о Пьере и Наташе, заставляя нас почувствовать запахи и монотонность «ненарушимо правильной жизни» в Лысых Горах, Толстой служит воплощением своего доминирующего реализма. Некоторые виды прозы особо подчиняются канонам симметрии и ключевому параметру. Действие завершается громом орудий. Эта концепция реализована в последнем абзаце «Ярмарки тщеславия». Теккерей убирает кукол в ящик. Волей-неволей драматург обязан дать формальную концовку и гарантию того, что «наше представление окончено». Но не Толстой; его персонажи стареют и угрюмеют, они не «живут-поживают, да добра наживают». Разумеется, он знал, что даже у самого длинного романа должна быть последняя глава, но в этой неизбежности он видел профанацию и стремился затушевать ее, встраивая в финал прелюдию к следующему произведению. В раме каждой картины, в неподвижности каждой статуи, в обложке каждой книги содержится своего рода поражение и признание, что, имитируя жизнь, мы ее обрезаем. Но у Толстого этот факт не так бросается в глаза, как, пожалуй, у любого другого романиста.

Истоки «Анны Карениной» можно проследить в финальных главах «Войны и мира». Жизнь Николая в Лысых Горах и его отношения с княжной Марьей — это предварительный набросок к истории Левина и Кити. Здесь уже вчерне видна символика позднейших мотивов: княжна Марья недоумевает, почему Николай «бывал так особенно оживлен и счастлив, когда он, встав на заре и проведя все утро в поле или на гумне, возвращался к ее чаю с посева, покоса или уборки». Кроме того, дети, с которыми мы знакомимся в первой части Эпилога, возвращают нам некоторую часть той свежести, которую Толстой методично погубил в их старших родственниках. Трехлетняя дочь Николая Наташа — реинкарнация ее тетки, какой мы ее когда-то знали. Она темноглаза, бойка и смекалиста. Налицо переселение душ; десять лет спустя эта вторая Наташа ворвется в мужские жизни с лучезарной стремительностью, выделявшей героиню «Войны и мира». У Николеньки Болконского тоже есть потенциал стать персонажем нового романа. Нам показывают его сложные отношения с Николаем Ростовым и любовь к Пьеру. Его рождение ознаменовало возвращение в роман князя Андрея, и именно на Николеньке роман фактически и завершается.


Рекомендуем почитать
Гоголь и географическое воображение романтизма

В 1831 году состоялась первая публикация статьи Н. В. Гоголя «Несколько мыслей о преподавании детям географии». Поднятая в ней тема много значила для автора «Мертвых душ» – известно, что он задумывал написать целую книгу о географии России. Подробные географические описания, выдержанные в духе научных трудов первой половины XIX века, встречаются и в художественных произведениях Гоголя. Именно на годы жизни писателя пришлось зарождение географии как науки, причем она подпитывалась идеями немецкого романтизма, а ее методология строилась по образцам художественного пейзажа.


Электророман Андрея Платонова. Опыт реконструкции

Неповторимая фигура Андрея Платонова уже давно стала предметом интереса множества исследователей и критиков. Его творческая активность как писателя и публициста, электротехника и мелиоратора хорошо описана и, казалось бы, оставляет все меньше пространства для неожиданных поворотов, позволяющих задать новые вопросы хорошо знакомому материалу. В книге К. Каминского такой поворот найден. Его новизна – в попытке вписать интеллектуальную историю, связанную с советским проектом электрификации и его утопическими горизонтами, в динамический процесс поэтического формообразования.


Проблема субъекта в дискурсе Новой волны англо-американской фантастики

В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.


О том, как герои учат автора ремеслу (Нобелевская лекция)

Нобелевская лекция лауреата 1998 года, португальского писателя Жозе Сарамаго.


Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.


Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Бродский и Ахматова — знаковые имена в истории русской поэзии. В нобелевской лекции Бродский назвал Ахматову одним из «источников света», которому он обязан своей поэтической судьбой. Встречи с Ахматовой и ее стихами связывали Бродского с поэтической традицией Серебряного века. Автор рассматривает в своей книге эпизоды жизни и творчества двух поэтов, показывая глубинную взаимосвязь между двумя поэтическими системами. Жизненные события причудливо преломляются сквозь призму поэтических строк, становясь фактами уже не просто биографии, а литературной биографии — и некоторые особенности ахматовского поэтического языка хорошо слышны в стихах Бродского.


Шепоты и крики моей жизни

«Все мои работы на самом деле основаны на впечатлениях детства», – признавался знаменитый шведский режиссер Ингмар Бергман. Обладатель трех «Оскаров», призов Венецианского, Каннского и Берлинского кинофестивалей, – он через творчество изживал «демонов» своего детства – ревность и подозрительность, страх и тоску родительского дома, полного подавленных желаний. Театр и кино подарили возможность перевоплощения, быстрой смены масок, ухода в магический мир фантазии: может ли такая игра излечить художника? «Шепоты и крики моей жизни», в оригинале – «Латерна Магика» – это откровенное автобиографическое эссе, в котором воспоминания о почти шестидесяти годах активного творчества в кино и театре переплетены с рассуждениями о природе человеческих отношений, искусства и веры; это закулисье страстей и поисков, сомнений, разочарований, любви и предательства.