Толстой и Достоевский. Противостояние - [40]
Толстой с избыточной честностью омрачает наше представление о персонажах. Эффект — почти макабрический, сродни испанским ретабло, где персонаж проходит все стадии распада на пути от зрелости к праху. В этих одиннадцати главах фантазия романиста сдает позиции перед памятью человека и верой реформатора. Основная часть повествования читается, как ранняя версия «Воспоминаний», написанных между 1902 и 1908 годами. То, как Николай Ростов берет ответственность за долги графа Ильи, имеет параллели с биографией отца Толстого. Тому тоже выпало пережить непростые годы со «старой, привыкшей к роскоши матерью, сестрой и кузиной на руках». В своих мемуарах Толстой пишет о бабушке, которая «сидит на диване и раскладывает карты, понюхивая изредка из золотой табакерки». Эти карты и сама табакерка — «с портретом покойного графа» — появляются в главе XIII эпилога. Игра детей в Лысых Горах — прямая реминисценция на «игру в рублик» в Ясной Поляне. В первой части эпилога Толстой отдает дань истории своей семьи, на которую он с изобретательной грациозностью опирался в течение всего основного текста романа.
Как и в остальных толстовских произведениях, в «Войне и мире» свою роль играют элементы его учения. В рассказе, как Николай управляет Лысыми Горами, в дневнике княжны Марьи, в изображении брака Пьера и Наташи Толстой облекает в драматическую форму свои тезисы об агрономии, педагогике и надлежащих отношениях между мужем и женой. Отсюда и неоднозначность изображения новой Наташи. Толстой с жесткой иронией поэта отмечает ее скупость, неопрятность и постоянную ворчливую ревность, но через этот образ провозглашаются фундаментальные толстовские доктрины. Мы должны принять Наташино полное пренебрежение элегантностью и кокетством, которые светские дамы сохраняют и в браке, мы должны согласиться с ее жесткими моногамными нормами и восхищаться ее поглощенностью деторождением и семейной жизнью. Толстой заявляет: «Если цель брака есть семья, то тот, кто захочет иметь много жен и мужей, может быть, получит много удовольствия, но ни в коем случае не будет иметь семьи». Наташа из Эпилога олицетворяет собой этот тезис, и вся картина Лысых Гор представляет собой один из эскизов к образу правильной жизни, картине, подробно описанной Толстым в «Анне Карениной» и позднейших произведениях.
Элементы автобиографии и этики объясняют нам характер первой части Эпилога, но не то, зачем он был создан, и каков его полный эффект. За этим эффектом лежит стремление к достоверности ценой формы. Эпилог и послесловия к «Войне и миру» выражают убежденность Толстого в том, что жизнь безостановочна, фрагментирована и пребывает в состоянии непрестанного обновления; условности финального занавеса и концовки, где все нити аккуратно распутаны — это насилие над реальностью. Первая часть Эпилога подражает разрушительному действию времени. Только сказки завершаются искусственной выдумкой о вечной молодости и вечной страсти. Приглушая наши светлые воспоминания о Пьере и Наташе, заставляя нас почувствовать запахи и монотонность «ненарушимо правильной жизни» в Лысых Горах, Толстой служит воплощением своего доминирующего реализма. Некоторые виды прозы особо подчиняются канонам симметрии и ключевому параметру. Действие завершается громом орудий. Эта концепция реализована в последнем абзаце «Ярмарки тщеславия». Теккерей убирает кукол в ящик. Волей-неволей драматург обязан дать формальную концовку и гарантию того, что «наше представление окончено». Но не Толстой; его персонажи стареют и угрюмеют, они не «живут-поживают, да добра наживают». Разумеется, он знал, что даже у самого длинного романа должна быть последняя глава, но в этой неизбежности он видел профанацию и стремился затушевать ее, встраивая в финал прелюдию к следующему произведению. В раме каждой картины, в неподвижности каждой статуи, в обложке каждой книги содержится своего рода поражение и признание, что, имитируя жизнь, мы ее обрезаем. Но у Толстого этот факт не так бросается в глаза, как, пожалуй, у любого другого романиста.
Истоки «Анны Карениной» можно проследить в финальных главах «Войны и мира». Жизнь Николая в Лысых Горах и его отношения с княжной Марьей — это предварительный набросок к истории Левина и Кити. Здесь уже вчерне видна символика позднейших мотивов: княжна Марья недоумевает, почему Николай «бывал так особенно оживлен и счастлив, когда он, встав на заре и проведя все утро в поле или на гумне, возвращался к ее чаю с посева, покоса или уборки». Кроме того, дети, с которыми мы знакомимся в первой части Эпилога, возвращают нам некоторую часть той свежести, которую Толстой методично погубил в их старших родственниках. Трехлетняя дочь Николая Наташа — реинкарнация ее тетки, какой мы ее когда-то знали. Она темноглаза, бойка и смекалиста. Налицо переселение душ; десять лет спустя эта вторая Наташа ворвется в мужские жизни с лучезарной стремительностью, выделявшей героиню «Войны и мира». У Николеньки Болконского тоже есть потенциал стать персонажем нового романа. Нам показывают его сложные отношения с Николаем Ростовым и любовь к Пьеру. Его рождение ознаменовало возвращение в роман князя Андрея, и именно на Николеньке роман фактически и завершается.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.
Бродский и Ахматова — знаковые имена в истории русской поэзии. В нобелевской лекции Бродский назвал Ахматову одним из «источников света», которому он обязан своей поэтической судьбой. Встречи с Ахматовой и ее стихами связывали Бродского с поэтической традицией Серебряного века. Автор рассматривает в своей книге эпизоды жизни и творчества двух поэтов, показывая глубинную взаимосвязь между двумя поэтическими системами. Жизненные события причудливо преломляются сквозь призму поэтических строк, становясь фактами уже не просто биографии, а литературной биографии — и некоторые особенности ахматовского поэтического языка хорошо слышны в стихах Бродского.
«Все мои работы на самом деле основаны на впечатлениях детства», – признавался знаменитый шведский режиссер Ингмар Бергман. Обладатель трех «Оскаров», призов Венецианского, Каннского и Берлинского кинофестивалей, – он через творчество изживал «демонов» своего детства – ревность и подозрительность, страх и тоску родительского дома, полного подавленных желаний. Театр и кино подарили возможность перевоплощения, быстрой смены масок, ухода в магический мир фантазии: может ли такая игра излечить художника? «Шепоты и крики моей жизни», в оригинале – «Латерна Магика» – это откровенное автобиографическое эссе, в котором воспоминания о почти шестидесяти годах активного творчества в кино и театре переплетены с рассуждениями о природе человеческих отношений, искусства и веры; это закулисье страстей и поисков, сомнений, разочарований, любви и предательства.