Только вперед! До самого полного! - [22]

Объявил матросам о скором появлении начальства — те по привычке, оставшейся от прошлых лет службы, как и чем могли, привели еще в больший порядок землянку и себя, подбросили в печурку щепочек. На этом все приготовления и закончились. А лейтенант вышел из землянки на пронизывающий ветер: он, как командир, был обязан встретить начальство на границе своего района обороны.

Только вылез из землянки, только сделал несколько шагов, четко отпечатав их на снежном покрывале, не успел еще и замерзнуть, а полковой комиссар — в простом полушубке и серых валенках — уже тут как тут. Рапорта не выслушал, просто поздоровался за руку и сказал обыденно, вовсе не тоном начальника:

— Ну, веди, командир.

И в землянке, едва мичман скомандовал: «Смирно!» — комиссар сразу же сказал: «Вольно», — и прошел к столу, положил на него свою шапку. Правда, потом, когда бросил полушубок на нары, и ее швырнул туда же. Какое-то время молча посидел, борясь с одышкой и вытирая платком потные лоб, лицо и шею. Потом, оправдываясь, выдохнул:

— Годы-то уже не те.

Ему было около пятидесяти. Максим отчетливо помнил, как еще этой весной комиссар резво взбегал по трапу на корабль. А сейчас и вся голова седая, и отечные мешки под глазами. Невольно подумалось, что комиссару бригады морской пехоты достается, пожалуй, значительно больше и крепче, чем командиру взвода; и ответственность далеко не та, да и высокое начальство небось за всё, за все упущения любого командира с него, комиссара, спрашивает таким тоном, что оно уже положит трубку, а ты полной грудью вздохнуть все еще остерегаешься.

— Знаете, зачем я пришел к вам? Догадываетесь или нет; почему раньше к вам не заглядывал? — начал комиссар, отдышавшись.

Матросы предпочли отмолчаться: зачем привлекать к себе внимание высокого начальства?

— Как предписывает наш устав, комиссар всегда должен быть там, где сейчас он всего нужнее, — продолжал полковой комиссар, которого будто нисколечко и не задело это молчание. — Для подъема боевого духа у личного состава должен быть именно там. У вас во взводе, как нам известно, боевой настрой на должной высоте, так чего, спрашивается, было время на вас тратить? Вот и не заглядывал. А сегодня пришел.

Он помолчал, словно решаясь на что-то, потом достал из нагрудного кармана кителя лист бумаги, развернул его и сказал, покосившись на снарядную гильзу, коптившую на дальнем от него конце стола:

— Пожалуй, лучше прочту то, что вам адресовано. Так оно авторитетнее прозвучит.

Несколько матросов потянулись к снарядной гильзе, но взял ее мичман Мехоношин и не поставил на стол рядом с комиссаром, а, держа ее, остался стоять за его спиной.

И в этот момент, когда торжественные и радостные минуты были так близки, раздался грохот дружного артиллерийского залпа и почти одновременно с ним — взрывы многих снарядов и мин. Они были так дружны и мощны, что земля задрожала и даже будто простонала от боли, причиненной ей; в разошедшиеся щели между бревнами наката заструился песок на стол, мягко застучали маленькие комочки глины. Залпы следовали один за другим, и теперь земля дрожала непрестанно.

С первым залпом матросы надели кто полушубок, кто шинель, похватали оружие и теперь жались к стенкам землянки у самой ее двери; они были готовы, как только огонь прекратится, выскочить из землянки и изо всех сил бежать в окопы.

Комиссар несколько замешкался, но вот оделся и он. Мичман Мехоношин сразу же погасил коптилку, чтобы зря не сгорела ни одна капля бензина. Теперь в землянке единственный источник света — печурка, в которой догорали щепочки.

Казалось, сейчас матросов волновало одно: куда лягут следующие вражеские снаряды, и вдруг кто-то, невидимый в темноте, попросил:

— Товарищ комиссар, а вы своими словами…

— Своими, говоришь? Что ж, можно и так, — сразу же и будто бы с радостью отозвался тот. — Военный совет сообщает, что просьба ваша законна, похвальна и будет удовлетворена при первой возможности. Только когда это произойдет — предвидеть нельзя… Ведь новые корабли здесь пока не строятся: и подвоза металла в город нет, и та броневая сталь, что оставалась или была на недостроенных кораблях, пошла на создание вокруг города оборонительного рубежа. На те же бронеколпаки пошла… Вот, пожалуй, и все. Почти дословно.

А залпы вражеской артиллерии гремят, грохочут, сливаются с разрывами множества снарядов и мин и от этого кажутся еще мощнее. Теперь не слышно, сочится ли земляная крошка на стол…

Едва прогрохотал последний залп, Максим выскочил из землянки и побежал к окопу, где было его место на случай вражеской атаки. За ним, тяжело топая и хрипло дыша, бежали остальные. Изо всех сил бежал Максим, думал только о том, что за номер еще выкинут сейчас фашисты, но все равно заметил и чью-то землянку с развороченной снарядом крышей-накатом, и то, что сейчас поверх белого снега во многих местах лежала земля, над которой плыл парок.

Положив автомат на бруствер окопа и убедившись, что фашистские солдаты и не думают атаковать, он привычно огляделся. И прежде всего увидел комиссара, который еще только бежал по окопу, выбирая себе место для боя. Хотел спросить, зачем он-то суется в возможное пекло, но от вопроса все же воздержался: а где еще ему, комиссару, быть, если самое главное могло начаться здесь и сейчас?