Только роза - [10]
Сидя среди цветов, ее ждала лисица.
Поглядев на нее мгновение, девочка протянула лисице рис, но та грустно покачала головой, и тогда растерянная девочка сорвала ирис и поднесла к мордочке лисицы. Та взяла цветок, деликатно его прожевала и заговорила с ней на понятном девочке языке – увы, память о ее словах с тех пор была утеряна. Зато известно, что маленькая девочка стала самой великой поэтессой[36] традиционной Японии и всю свою жизнь писала о любви.
Роза какое-то время пребывала в полусне, убаюканная пьянящим разомкнутым кругом, но вскоре это ощущение исчезло. В нерешительности она встала. В окно увидела воды реки, взяла свою полотняную шляпу и вышла из спальни.
В большой комнате с кленом никого не было. Она положила руку на прозрачное стекло, услышала за спиной шелестящие шажки Сайоко. Обернулась, снова увидела прозрачную рисовую бумагу опущенных век. Мгновение они смотрели друг на друга в молчаливом понимании листьев, потом очарование пропало, и Роза кашлянула.
– I’m going out for a short stroll[37], – сказала она.
Через секунду добавила:
– Прогулка.
Она прошла через комнату, но в последний момент вернулась обратно.
– Volcano ice lady? – спросила она.
Сайоко взглянула на нее, а затем сделала ей знак немного подождать. Она исчезла, потом появилась вновь с белым бумажным прямоугольником в руке. Роза осторожно взяла его, перевернула.
– Daughter of father[38], – произнесла Сайоко.
На пожелтевшей фотографии был мальчик лет десяти, наполовину развернувшийся к объективу; позади него – поток застывшей белой воды между заснеженными скалами; еще выше – горные сосны, другие покрытые льдом камни, сумрачный подлесок.
– Same look, – сказала Сайоко. – Ice and fire[39].
Роза устояла перед желанием встать на колени, склонить голову и позволить миру обрушиться ей на затылок. Она вгляделась в глаза мальчика. Напряженность его взгляда превращала снег и белую воду на картинке в колодец мрака. Она отдала фотографию Сайоко, развернулась и убежала. В саду она остановилась. Я похожа на него. Она прошла в бамбуковую калитку, обогнула дом и двинулась по песчаной тропинке вдоль реки. Я рыжая, и я похожа на него. Она сделала еще несколько шагов, погруженная в силу черных глаз, в мощь горного потока. Линия, разделяющая воду и землю, и линия между водой и небом колебались, очерчивая нетронутую территорию без ветра и жары, безо льда и птичьего пения – некий анклав, где материя растворяется в пустоте. Ее едва не задел велосипедист, она вздрогнула, поняла, что сжимает кулаки, вернулась в реальность. Погода стояла прекрасная, большая цапля лениво расположилась в бухточке, защищенной тростником, мимо проходили гуляющие. Вскоре берег раздался вширь, песчаная тропинка закончилась, дикие травы под ветерком приобрели грациозность перьев. Что-то не давало ей покоя. Она подумала: случалось ли когда-нибудь кому-то узнать своего отца через ребенка, которым тот некогда был? Удивленная и взволнованная, но и возмущенная тоже, она почувствовала, что ей стало лучше.
По большому мосту перед ней двигались толпы народа. Она поднялась по каменной лестнице, оказалась в людской гуще, и ее, как веточку, понесло к западу. Улица вела к крытой галерее, по обеим сторонам которой теснились лавочки, рестораны, массажные салоны. Она шла долго и оказалась далеко от дома, без денег и телефона. Свернула направо и чуть дальше заглянула в писчебумажный магазин, пахнущий чернилами и тушью, заинтересовалась рулонами чистой бумаги, подвешенными к одной из перегородок, поняла, что бумага предназначается для каллиграфических картин, выписанных на картонных квадратиках, белых и высоко ценимых; их уголки были вставлены в пазы из тонкой хлопковой ткани. Каждый день новая греза, запечатленная тушью. Рядом предлагались сухая тушь, чернильницы для ее смешивания, кисти, различная тонкая бумага, коробочки с цветочными или растительными узорами; ей захотелось, чтобы этот мир стал ее миром, чтобы она могла раствориться в нем, в разнообразии душистого дерева, в грезах лепестков и облаков. Поглаживая кончиком пальца кисть с темно-красным черенком, она ощутила чье-то присутствие и, обернувшись, оказалась лицом к лицу с англичанкой из серебряного павильона.
– Киото не такой уж большой, рано или поздно здесь все равно встречаешься снова, – сказала женщина.
И протянула руку, представилась:
– Меня зовут Бет. Как ваши дела, все хорошо?
На ней было платье из белого шелка, а поверх него элегантный длинный пиджак.
– Чудесно, – ответила Роза, – развлекаюсь как сумасшедшая.
– Я сразу заметила, – сказала Бет, и было непонятно, прозвучала ли в ее словах ирония.
– Вы здесь живете? – спросила Роза.
– Более-менее, – ответила та. – А вы? Что привело вас в Японию?
