Только одна пуля - [5]

А теперь это было перед ним наяву, даже не то, что было, а нежданно предстало, и светилось, и трепетало. Он тотчас ослеп от сияющей огромности ее глаз, золотистости волос, всей просветленности ее лица. Он словно бы врасплох ее застал, но оно, это несказанное лицо, будучи углублено в себя, вместе с тем было и открыто всему миру. На лице не таилось тайны, но оно выражало такое, что было ведомо ей одной. И оно раскрылось навстречу ему выжидающим взглядом. Нет, все же была в прелести этого лица какая-то внутренняя загадка, связанная, видимо, с его строением, но не разгадать той загадки капитану Ивану Даниловичу Сухареву. Он застыл, не в силах смотреть в эти лучистые глаза, ему казалось: он тотчас захлебнется от сухости в горле.

А слова-то, как уже сказано, из головы повыскакивали.

— Здравия желаю, — поспешно начал он, чтобы спрятать свою ослепленность, и все напрасно пытался отвести глаза, ибо даже при своем солдатском положении понимал, что бывают такие взгляды, которыми стыдно смотреть на женщину, да еще когда она с животом. — Разрешите представиться, капитан Сухарев. Только что из Германии, прибыл на сорок восемь часов, мы со старшим лейтенантом Коркиным в одном полку… — и сбился с заготовленной мысли, продолжая пожирать ее глазами, потом снова спохватился и уставился в пол, разглядывая сапоги. — Как бы не наследить у вас…

— Так вы от Володи? — радостно дрогнула она, отложив шитье и тронув рукою волосы, лицо ее при этом обнаженно осветилось до предельных своих глубин. — Я так и подумала, как вы вошли. Только одно скажите, он ранен, да? Но он жив?

— Так точно, живой! — Сухарев обрадовался, что лжет не по доброй воле, а по высшему указанию, и широко улыбнулся.

Вот она, судьба-индейка, — куда выворачивает.

— И даже не ранен?! — Она требовательно вглядывалась в него, тянулась к нему руками, взглядом и вдруг раскрылась ответной улыбкой, от которой у него под ложечкой засосало.

Он не уловил сомнения в ее уверенном тоне и потому продолжал:

— Ну что вы, Маргарита Александровна. Не ранен, жив-здоров, того и вам желает. — Сухарев все дальше уходил от правды, но только этого ему и хотелось. «Повезло Старшому», — завистливо подумал бы об убитом Коркине, однако данная мысль не успела получить продолжения. Он шел не по запасному ходу, а по единственно главному, и пули свистели над головой, как ни сворачивай.

— Сколько же вы ехали? — спросила она, столь же легко углубляясь в себя, и он понял, о чем она спрашивает: у нее имелся свой мысленный отсчет времени.

— Трое суток, даже с лишком, — ответил он более поспешно, чем следовало, и она тотчас уловила это. — В Варшаве заминка вышла. А дальше быстро шпарили, экспресс прямой недавно пустили.

Она мгновенно сосчитала:

— Значит, вы видели его второго числа? Он что-нибудь написал сейчас?

— Понимаете, какая петрушка получилась, — неумело и все глубже запутывался Иван Сухарев. — Я слишком неожиданно выехал. А его как раз перебрасывали по новой дислокации, правду вам говорю. Мы даже поговорить толком не успели, только по телефону адрес записал.

— Так вы не специально приехали? — облегченно обрадовалась она, подсказывая ему путь спасения.

Сухарев вытянулся по стойке «смирно»:

— Так точно, Маргарита Александровна, у меня же попутная командировка, разве я вам не доложил? Меня за пишущей машинкой послали. Вот она стоит, уже раздобыл… Это же дикость, в штабе полка нет пишущей машинки, даже наградные листы приходится от руки писать. А тут как раз писарю пальцы осколком оторвало, совсем зашились. А мой дядя двоюродный в тыловом управлении служит, он обещал достать списанную. Вот майор Петров и говорит: поезжай…

— Второго числа? — переспросила она, сосредоточенно наматывая прядь волос на указательный палец, и этот беспомощно-прекрасный жест вконец доконал его. — Я вам верю. И я последнее письмо получила как раз второго от двадцать восьмого марта. И вот уже три дня, как нет нового письма, я ужасно волнуюсь.

— Ну, три дня на войне ничего не значат, — пробовал схитрить Сухарев, не ведая, как будет теперь добираться до правды.

— Вы не знаете Володю. Он пишет каждый день, особенно в последнее время, когда теперь подходит срок. Он так волнуется за нас. Вы не представляете, какой он заботливый отец.

Сухарев утвердительно кивнул, хоть в самом деле не мог представить себе такого коркинского состояния. Жалкая мысль мелькнула: сбежать отсюда, чтобы никогда не знать всего этого, но комната (он огляделся) была узка и длинна, заставлена старинной мебелью, так просто отсюда не выберешься, да он и не хотел теперь. Его расползавшиеся мысли не подсказывали нужных слов. Он сглотнул свой трепетный страх.

— Письмо могло задержаться, это бывает, — ответил он, не думая.

Она подняла лучистые глаза и откликнулась подтверждающей улыбкой:

— Разве я не понимаю? И все равно волнуюсь, смятена, хотя мне сейчас никак нельзя. Поэтому он и пишет каждый день. Ведь эта неведомая жизнь, она еще не появилась в мир, но уже имеет такие высокие права… Он тоже чувствует это.

Она торопилась сказать сразу обо всем, и он внимал с замиранием: таких слов и на свете не было, он один впервые и слышал их. А еще он оттого замирал, что необыкновенные слова эти были уже ложью, а ведь правда, когда он в конце концов к ней подберется, и ему открывала дорогу. Он не успел додумать эту запретную мысль, потому что Маргарита Александровна продолжала: