Только одна пуля - [6]

— Он дает мне в письмах советы, это ужасно трогательно, не правда ли? Словно вы, мужчины, понимаете в этих делах… Я сейчас так углубилась в себя, что иногда мне кажется, будто я постигла главную тайну существования… Вам не ярок этот свет? — встрепенулась она. — Тогда подвигайтесь ближе. Нынче на дворе такая серость, что я должна была ее высветить. И работа у меня сегодня тонкая. Ах, о чем это я? Сама перебилась.

— Вы говорили о тайне, — напомнил он, так бы век тут сидел и слушал ее, смотрел бы в ее втягивающие глаза.

— Да, это самая главная тайна. И в то же время она предельно проста. Люди должны научиться понимать сопричастную жизнь. Вот как я его по ночам слушаю: как он ножками и ручками колотит, на нем я и открыла… Это и есть самое важное: наша всеобщая всечеловеческая сопричастность… Оттого я и волнуюсь, что три дня уже ничего нет. Я даже к Вере Федоровне вчера ходила, — он догадался, что она говорит о его матери. — У них телефона нет, сняли на оборону. Она тоже ко мне частенько заглядывает, нам-то он чаще пишет, хотя я корю его за это, и он понимает… Перед войной я ее почти не знала, но сейчас она самый близкий мне человек после него.

— Как же вы могли знать ее перед войной? — спросил Сухарев и подумал, что придется идти отсюда к матери и там будет еще труднее. — Разве вы с Коркиным?..

— Конечно же, — нетерпеливо и открыто отозвалась она, повторяя свой жест с наматыванием пряди волос на палец. — Мы ведь в школе вместе учились, с восьмого класса, его тогда к нам перевели в шестьсот восемнадцатую… Он первый ученик, надежда школы. Все девочки наши были тайно в него влюблены, а я страдала, хотя он сразу выделил меня. Так что у нас давно началось. А в первый же день войны мы сразу повзрослели на сто лет. Потом я была в эвакуации с институтом в Фергане, и мы потерялись. Он то ли выбыл из части, то ли в госпиталь попал, а я в это время уехала в Азию, почему-то решила поступить на восточный… сама до сих пор не пойму. Фергана связана для меня с тягостными воспоминаниями: похоронила там маму. И Володи нет. Кому из наших одноклассников ни пишу — нет и нет. Представляете себе, я даже чуть замуж там не выскочила после похорон. Это я-то и без Володи? Подумать смешно. Я впервые в жизни осталась одна и утратила руль. Ведь я под приглядом Игоря росла, это мой старший брат, всегда ощущала его старшую руку. Они оба в моей жизни: Игорек и Володя. Оба во всем первые, к тому же Игорек полиглот. Зато Володя сильнее как исследователь, а в Игорьке развита авантюристическая жилка, хотя он на четыре года старше нас с Володей. Игорек после Испании пошел на особую работу, показывался дома от случая к случаю, я ревновала его к Валентине — это жена его, знатная ткачиха, у них уже сыну третий год. Но я снова вас заговорила.

— Нет, нет, продолжайте, прошу вас, — умолял Сухарев, ибо ее рассказ давал ему возможность не отрываться от ее лица.

— Далекая Азия, и я одна. Похоронила маму. Игорь, видимо, столь же далеко, сколь и секретно, от него ни строчки, разве что случайная записка, не заплутавшаяся в подметке башмака. Раз в два месяца можно звонить по определенному телефону, чтобы справиться: жив ли он, да и то не мне, а Валентине. Последние разы отвечали самым туманным образом. Володя вообще не пишет ни по каким адресам. Ферганский жених делает предложение, это как испытание судьбы. И вдруг: письмо от Володи. Он сам меня разыскал. Через два дня денежный перевод на тысячу рублей. Во мне тотчас пробудилась цель, я бросила японский язык и сразу в ваш корпус. Но что это я? Надо же хоть чайник поставить, вы же с дороги, — она улыбнулась виноватой и гордой улыбкой, заново ослепив его. Она одаряла его, ничего не лишаясь сама, ибо само ее существование и было высшим даром его судьбы. И хотя она готовилась стать матерью, в ней ощущалась отдаленность от всего плотского, земного. Вот оно, нужное слово: она была неземной, так Сухарев и порешил о ней. Она сияла перед ним, как недосягаемая вершина, на которую ему суждено смотреть лишь из темного ущелья. Нет, обо всех этих мыслях надо забыть, не чета он ей, нет и нет!

И потому от чая пугливо отказался, до того ли было в его смятенности. Маргарита Александровна ответила укором:

— Все равно я вас так не пущу. Вы мне еще ничего не сказали. Расскажите хоть наугад — как он теперь выглядит? Я не видела его уже пять месяцев, с самого Сандомира. А нагнала его еще за Днепром…

Да, крепко у них завязано, ни о чем этом Сухарев не знал. Он попал в дивизию из госпиталя полгода назад, срок вполне достаточный на войне, чтобы обрести фронтовую дружбу и довериться ей. Что знал он о фронтовом друге? Свой парень: с ним и за «языком» ходить, и выпить, и сплясать — что может быть выше такой окопной дружбы! Но теперь он слушал рассказ о другом Коркине и никак не мог соотнести его с тем, которого знал, потому что два этих образа никак не соприкасались в знакомый ему по окопной жизни. Впрочем, сейчас это уже не имело значения, пуля на всем поставила точку.

Он подавленно промолчал, явственно увидев старшего лейтенанта Коркина, распластанного на грязной шинели, ах, черт возьми, не ко времени его приложило…