Только море вокруг - [37]

— Иду-у-у!..

…Он пришел — могучий, свирепый в своей необузданной силе, расталкивая монолитные льдины стальною грудью, и, кажется, даже пурга испугалась его: как-то сразу утих ветер и прекратился снегопад. В наступившей тишине стал отчетливо слышен скрип и скрежет ломающихся льдин, сквозь который до слуха Маркевича время от времени доносился очень знакомый, по-поморски окающий, горячий и властный голос человека, распоряжающегося на мостике Ледокола. Алексей попытался вспомнить, чей это голос, но не смог, да и времени не было.

Ледокол растолкал, раскрошил ледяные поля и, построив караван в кильватерную колонну, полным ходом повел его на восток, по черной ленте дымящейся воды, прорубленной в неоглядных просторах льдов.

Словно пьяный — охмелел от усталости и счастья — побрел Маркевич к штурманской рубке, чтобы занести в вахтенный журнал время начала проводки. Из дверей рубки вышел и свернул на мостик озабоченный, деловитый, полный неукротимой энергии капитан Ведерников, даже не заметивший старпома. Алексей оперся на стол, зажмурился, стараясь прогнать оранжевые круги утомления, пляшущие перед глазами. А открыл глаза — увидел журнал с совсем еще свежей записью.

«22 ч. 18 м.» — узнал Маркевич руку командира и сразу отрезвел от удивления. «Как же так? Почему ему вздумалось объявлять мне выговор только сейчас, а не сразу после нашей стычки?!..»

Но в журнале оказался не выговор, а совсем другое, записанное округлым, обтекаемым почерком Бориса Михайловича:

«Транспортам каравана приказано пробиться к кораблям охранения, в случае сжатия прикрывать их от напора льдов».

И чуть ниже:

«22 ч. 21 м. Приказ транспортам отменен. Для проводки каравана подходит ледокол „Красин“».

— Ну и ну, — не выдержал, вслух рассмеялся Маркевич. — И тут вышел сухим из воды. Чисто сработано, комар носа не подточит…

И, покрепче зажав ручку в одубевших от холода пальцах, он старательно вывел последнюю запись:

«17-09-41 г. 04 ч. 39 м. Ледокол „Красин“ приступил к проводке каравана. Курс…»

— Слушай, Леша, ты не знаешь, куда делся вахтенный журнал? — просунул голову в рубку штурман Лагутин.

— Здесь, — ответил Маркевич. — Где ему еще быть?

— Фу ты, черт, я вверх дном все перевернул, а он… — Семен подошел, взглянул на страницу журнала и тут же поднял на старшего помощника укоряющие глаза: — Неужели смолчишь?

Алексей ничего не ответил.

* * *

Это было ни на что не похоже: самое сердце Арктики, на сотни миль вокруг — ни жилья человеческого, ни голоса, и вдруг здесь, в заливе Вилькицкого, — корабли, корабли, корабли…

Маркевич рассматривал их, не веря своим глазам: да полно, откуда они могли взяться тут, зачем, для чего? Не собираются же фашисты соваться сюда, где нет ни военных баз, ни городов. Не против немцев же сосредоточен у мыса Челюскина весь этот грозный, судя по всему готовый к бою флот.

Корабли замерли на якорях в кильватерной колонне. Приземистые, стремительные и в неподвижности миноносцы; впереди, острым форштевнем повернувшись к выходу в Карское море, стоит могучий лидер, а в хвост колонны уже успели пристроиться три тральщика, сопровождавшие транспорты от самого Архангельска. Так и кажется, что еще минута, и вся эта армада, послушная воле командующего, снимется с якорей и растает в голубой морозной дымке, повисшей над безбрежной морской ширью.

Только «Красин» не может успокоиться, словно не успел остыть после недавней битвы со льдами. Указав пароходам места якорной стоянки в стороне от боевых кораблей, он прошел к лидеру, о чем-то переговорил с ним, вернулся и стал борт к борту с «Коммунаром».

— Прошу командира подняться ко мне! — послышался с мостика ледокола нетерпеливый, властный голос, и Алексей радостно вздрогнул, наконец-то узнав его.

В тулупе до пят, в меховой шапке-ушанке, насунутой на самые брови, капитан Воронин двигался, как всегда размашисто, резко, не чувствуя и не замечая тяжести сковывающей его одежды. Встреча была настолько неожиданной, что Маркевич не сразу сумел опомниться, не сразу окликнул старого моряка.

Сорвал с головы фуражку, замахал ею.

— Владимир Иванович! Привет!

Воронин тоже узнал его, улыбнулся, вскинул руку в меховой рукавице:

— Олеша? Здорово, дорогой! Как начнем бункеровку, приходи!

И отвернулся, затопал с мостика, словно тут же забыл об Алексее: мало ли забот в такой сложной обстановке, в таком большом хозяйстве. А Маркевича и самого закрутило нахлынувшее, не терпящее ни минуты промедления: матросы уже раскрывали третий и четвертый трюмы, полные угля, прогревали лебедки, поднимали и крепили грузовые стрелы, готовясь к авралу.

«Так вот почему нам столько угля навалили, — догадался он. — Знали, что мы должны с „Красиным“ встретиться, для него и предназначался уголек». Эта мысль не могла не доставить удовольствия. «Узнать бы еще, для чего в Америку идем…»

На аврале работали команды обоих судов, и «Красина», и «Коммунара». Ведерников, как ушел на ледокол, так и не возвращался. Не показывался на палубе и Воронин. Вместо них к борту «Красина» подошел тральщик, и с него на спардек ледокола ловко перепрыгнул приземистый, крепко сбитый человек в черной флотской шинели с нашивками контр-адмирала на рукавах. Не задерживаясь и не глядя по сторонам, он скрылся во внутренних помещениях корабля, а Симаков, наблюдавший за ним, усмехнулся и полуутвердительно сказал стоявшему рядом старшему помощнику: