Толедские виллы - [79]

Вообразите, с каким смятением слушали дон Далмао и я эти речи, понимая, что пылкий капитан в отчаянной своей решимости готов на все и что противиться его намерениям означает побудить его к насилию, обычному для солдата, когда перед ним беззащитные. Благоразумие моего супруга подсказало ему накрепко замкнуть в груди ключом притворства страх, который охватил его при этом предложении, — глаза его и уста выразили лишь благодарность, и он в учтивых и прочувствованных словах ответил капитану, что мы весьма рады столь неожиданному счастью. На моем же лице проступил румянец, который, правда, мог быть истолкован как знак целомудренного стыда, хотя был вызван горечью и негодованием. Но, затаив их в душе, я присоединила к благодарениям дона Далмао свои, и капитан в ответ заключил меня в объятья, которым я предпочла бы объятья тигра.

С нежной улыбкой я сказала, что желала бы провести «покойно хоть одну ночь после всех тех тревожных, какие выпали нам во время плавания и бури, а потому прошу подождать с отплытием до следующего дня и позволить нам переночевать на суше. Капитан великодушно согласился, только попросил уважить его стремление услужить нам, дав согласие сменить наши грубые пелерины на изящное дорожное платье, — он-де берет на себя все расходы, на которые употребит драгоценности, деньги и одежду дона Хасинто, оставшиеся в двух сундучках на галере, ибо, как ее хозяин, он является законным наследником. Мы на все отвечали согласием. Делая вид, что очень доволен, капитан отправился в город, нашел для нас удобное и опрятное помещение и скрепя сердце оставил нас там — сам он не мог на ночь отлучиться с галеры, — позаботившись прислать лучшую еду, какая нашлась в порту, где этого добра вдоволь. Оставшись одни, мы сразу решили этой же ночью бежать в глубь острова, чтобы спастись от солдатской наглости и назойливости капитана. Еще раз вздохнули мы о потере нашего истинного друга — ненависть к его врагу, возмутившему нас своими притязаниями, сделалась еще сильней при мысли, как подло дон Хуан был предан во власть корсаров. Мы поужинали, но ложиться и не думали, а меж тем вскоре после полуночи капитан, которому не давали покоя гнусные мысли, вернулся в лодке на берег и пришел в нашу гостиницу, чтобы осведомиться, приятно ли мне в этом просторном помещении после тесноты и неудобств галеры? Сквозь дверную щель он заметил свет в нашей комнате, услышал, что мы разговариваем, и то ли по своей подозрительности, то ли из любопытства стал подглядывать за нами как раз тогда, когда я, сдерживая любовные порывы дона Далмао, говорила ему:

— Любезный супруг мой, будьте довольны тем, что я, увлеченная любовью, последовала за вами, покинула родимый край, едва не угодила в лапы смерти и, сделавшись игралищем фортуны, отдала свою честь на потраву злым языкам, признав вас господином самого ценного, что во мне есть, — моей души. Так неужто же я откажу вам, когда придет время, в обладании менее ценным — телом моим? Вы дали мне слово — и я ему верю, — что пока фортуна, побежденная нашим постоянством, не приведет нас к благополучию, вы не воспользуетесь правом властителя моих дум, которое я так охотно даровала вам. Любовь ваша заслужила более роскошного брачного ложа, благородство ваше — более торжественного обручения, и паше звание — большей безопасности и спокойствия душевного. Бежим поскорей от ненавистного изверга, и пусть грядущее не сулит всех этих благ, будьте стойки в терпении — сдержанность лишь возвысит вас в моих глазах и победа над самим собой умилостивит небеса.

Капитан не упустил ни слова из того, что я говорила своему возлюбленному. И со всей яростью, какую причиняет внезапное разочарование самоуверенной любви, да еще с буйством солдата, он, увидав, что мнимый брат оказался супругом, в безумном гневе дважды ударил ногой в дверь — не слишком прочная, она, не дожидаясь третьего удара, рухнула. Грохот поднял на ноги всю гостиницу, и меж тем как дон Далмао, готовясь защищаться, выхватил из ножен шпагу — единственную нашу опору в этих странствиях, — хозяин гостиницы и домочадцы подбежали к взбешенному ревнивцу и сопровождавшему его рабу. Почти одновременно те и другие ввалились в нашу комнату, и рассвирепевший капитан, наставив обнаженную шпагу, вскричал:

— Подлый обманщик! Ты жизнью заплатишь за то, что лишил меня жизни своей ложью!

Супругу моему удалось отбить его удар, все обитатели гостиницы накинулись на капитана и принялись громко звать стражей. На их крик сбежались соседи, явился также некий пожилой кабальеро, который в это время случайно проходил по той улице. Все стали расспрашивать о причине переполоха, но капитан, отнюдь не расположенный давать объяснения, так как понимал, что это ему невыгодно, высвободился из объятий державших его людей и в бешенстве ринулся прочь вместе с рабом — он поспешил на галеру, не дожидаясь, пока вмешается правосудие, весьма строгое в том королевстве к дерзким чужестранцам, и, видимо, опасаясь потерять вместе с дамой сердца еще имущество дона Хуана, которое мы могли бы у него отнять по закону. На галере подняли паруса, она ушла в море, подгоняемая отчаянием капитала, которое вы легко вообразите, а я не стану описывать, ибо никогда больше не видела его и не знаю, что с ним стало.