Толедские виллы - [77]

Днем мы приблизились к Сардинии, не зная, что сталось с остальными тремя галерами, нас сопровождавшими. Капитан тут изгнал из своей души благие намерения, которые, как я полагала, должен был пробудить страх смерти, и дозволил вернуться помыслам гнусным и злобным: он задумал избавиться от дона Хуана и заодно — от своей ложной ревности. Дабы осуществить свой план безнаказанно, он, поздравив всех нас и возблагодарив небо за избавление от, казалось бы, неминуемой смерти, обратился к Клавеле — этим именем я назвалась на галере, скрыв свое собственное, — со словами ободрения и, суля нам скорый отдых, сказал:

— У нас на галере маловато съестных припасов, но на безлюдных островах, что отделяют нас от Сардинии, царит изобилие — там полным-полно оленей, зайцев, кроликов и горных коз. Мне, правда, дан приказ, под страхом смерти, не становиться нигде на якорь, кроме как в Неаполе. Поэтому я думаю лишь подойти поближе к вон тому островку и отправиться туда в лодке вместе с доном Хасинто и полдесятком солдат, — израсходовав немного пуль и пороху, мы сумеем в тамошнем лесу настрелять дичи для подкрепления сил, а Валерио (так назвался мой возлюбленный) останется на галере со своей сестрой.

— Нет, нет, — сказала я, — если вы хотите, чтобы в благодеяниях ваших не было ни малейшего изъяна, не забирайте у нас дона Хасинто — для моего брата и меня лишиться его общества даже на самый краткий срок будет таким же мучением, каким была буря, тем паче что он от нее сильно ослаб и это может служить для него оправданием.

Дон Хуан поблагодарил меня и сказал, что полезнее всего для его здоровья и настроения походить по твердой земле; он согласился сопровождать капитана, а тот, усмотрев в моей просьбе новое подтверждение своих догадок, окончательно уверился, что дон Хуан — мой возлюбленный, и твердо решил погубить его. Спустили на воду лодку. В нее сели шестеро галерников, шестеро солдат с аркебузами, дон Хуан и коварный капитан, а я осталась с доном Далмао, терзаясь недобрым предчувствием, — хотя злобный умысел нашего врага был мне неведом, душу томило смутное опасение, что случится беда, но откуда она придет, я, конечно, не догадывалась.

Лодка действительно подошла к необитаемому островку, дон Хуан выскочил из нее первым, за ним капитан и два солдата. И тогда те, кто еще остался в лодке и намеревался последовать за ними, вдруг заметили не менее восьми берберийских галеотов и четыре трехмачтовых судна, — потрепанные бурей, как и наша галера, они бросили якорь у этих островов, и корсары высадились на берег, чтобы запастись водой и настрелять дичи. Видя их из лодки, солдаты и гребцы стали кричать капитану, что надо поскорей возвращаться на галеру, что в этих местах полно корсаров. Капитан немедля вскочил обратно в лодку и приказал отчалить, хотя дон Хуан не успел сесть и, оставшись на берегу, громко кричал, чтобы вернулись за ним. Но в лодке все притворились глухими и, подплыв к галере, поспешили поднять якорь. Тотчас забили тревогу, забегали надсмотрщики; так как ветра почти не было, гребцы стали изо всех сил грести прочь от проклятых галеотов, но в открытое море капитан выйти побоялся — там нас без труда настигли бы эти морские ястребы — и взял курс на Сардинию, которая, как я уже сказала, была невдалеке. Четыре трехмачтовика и три галеота — те, что успели быстрей сняться с якоря и пуститься в погоню, — преследовали нас, и пули уже ударяли в наш корабль, однако небу было угодно, чтобы мы благополучно вошли в порт Кальяри, столицы этого королевства; крепостные пушки стали палить по корсарам, и гарнизон островитян постарался смести с морской глади все, что только могли настигнуть их огненные метлы.

Благодарю свою память, что в те часы она мне не изменила и сберегла все, о чем я рассказала, хотя тогда я от горя, казалось, лишилась ее и помнила лишь о своих страданьях — слезы струились из глаз, вздохи рвались из груди, сердце раздирала тревога за несчастного дона Хуана. С галеры мы слышали, как он молил о помощи сидевших в лодке; дон Далмао и я тоже кричали им, чтобы его не покидали. Но капитан с товарищами, не обращая внимания на мольбы, вернулись на галеру и в оправдание сослались на то, что малейшее промедление, мол, грозит нам гибелью, что мы и так почти окружены турками и что лучше спастись нам всем, пожертвовав одним, нежели, пытаясь его спасти, попасть в плен и нам и ему. Доводы показались основательными всем, кто их слышал и, видя явную опасность, не знал о тайном коварстве капитана, — но только не мне и не дону Далмао, который готов был броситься вплавь к острову, чтобы разделить участь друга. Так бы он и сделал, не удержи его мои объятья и руки тех, кто считал столь верную дружбу безумием. Итак, дон Хуан, спасаясь от смерти или плена, укрылся в самых густых и непроходимых чащах леса, а мы, также спасаясь от гибели, достигли, как я уже сказала, порта Кальяри — дон Далмао в отчаянии, я в слезах, все прочие в сокрушении, и лишь у капитана душа была полна надежд, сердце — ликования, глаза — радости, а уста — обмана.

Как только мой возлюбленный и я сошли с галеры и убедились, что спасены от корсаров — хотя при мысли о том, что дон Хуан в их власти, мы готовы были променять свою свободу на его плен, — мы стали думать, что делать дальше. Продолжать путешествие и прибыть в Неаполь без поддержки нашего доблестного друга было неразумно, вернуться в Испанию опасно, остаться в этом бедном и диком краю значило обречь себя на нищету. И все же мы попросили капитана оставить нас здесь — тогда мы сможем предпринять поиски и узнать, попал ли дон Хуан в плен или же, под защитой лесных дебрей и чащоб, сумел спастись, и тогда мы постараемся привезти его в этот город. Видя нашу решимость и ощущая в себе не меньшую, капитан, надеясь осуществить свои желания, сказал: