Тогда умирает футбол - [30]

Но нет-нет да и бросал взгляд на закрытую дверцу каюты.

«Если они сейчас выползут оттуда, значит, я не ошибся. Им неудобно оставаться вдвоем, когда их заметили. Если не выйдут, значит, показалось».

Он старался держать яхту под наиболее острым углом к волне и ждал. Из каюты никто не появлялся. Постепенно хорошее настроение возвращалось к Дональду.

«Но все-таки надо спросить Барбару, впервые ли она в этом яхт-клубе? Благо времени у нас достаточно. Сегодняшний вечер, целая ночь и завтрашнее утро. А может быть, и весь день. Успеем еще поговорить…»

На залив опустились сумерки. Ветер почти упал. Только отдельные порывы белили гребни волн, а потом море вновь надолго успокаивалось.

Вода из аквамариновой медленно превращалась в черно-муаровую, где-то там, вдали, под солнцем, охваченную пламенем заката.

Солнце уже коснулось линии горизонта. Но, словно ощутив неприятный озноб от холодной воды, замерло. Потом плавно осело в кровавую пучину.

Увлеченный пышностью картины морского заката, Дональд почти забыл о своих спутниках. Но одиночество и монотонное движение яхты вскоре ему наскучили. Он хотел окликнуть Барбару, но вдруг передумал.

Поймав в паруса один из последних порывов ветра, он резко, как и в прошлый раз, положил яхту набок.

«А ну, как теперь?» — Он выжидающе уставился на дверь.

Она мгновенно распахнулась. Испуганный голос Барбары спросил:

— Что случилось, Дон?

— Мне просто наскучило. И немножко жалко вас — быть на море и не видеть такого захода солнца!

— Я решила почитать и, кажется, задремала. А Рандольф спит в кресле. Будить?

— По-моему, время.

Но будить Мейсла-младшего не пришлось. Он вышел в кокпит сам, сладко потягиваясь. И, явно подражая своему отцу, жадно потер руки.

— Поесть бы теперь…

— Сначала подумаем, где ночевать.

— На яхте, естественно…

— Но ведь и яхте надо где-то ночевать… Не в море же…

— Предлагаю войти в устье и бросить якорь.

— Согласен. Неизвестно, чем море обрадует к утру, а в реке спокойнее.

Как ни медленно шла яхта к устью, еще засветло стали на якорь в тихой заводи в нескольких десятках метров от берега. Приглушенные голоса доносились с соседней фермы. Мерно урчал мотор. Но все звуки как бы смешивались с мягким шелестом волн за бетонной дамбой.

Ужинали на свежем воздухе, в кокпите. Это было предложение Барбары, и никто не возражал.

— Знаешь, Дон, — задумчиво проговорил Рандольф, наливая горячий кофе из большого желтого термоса, — мне порой становится страшно: чем больше я узнаю о спорте, тем меньше понимаю, что такое спорт.

— Со мной часто происходило нечто подобное. Я вдруг начинал думать, что действительно ничего не смыслю в спорте, не понимаю ни его души, ни его радостей, ни трудностей.

— Во многом Это зависит от настроения, — вставила Барбара.

— Не думаю. Хотя доля правды в твоих словах есть. Важно, как смотреть на спорт. Когда мне хочется написать что-то теплое, хорошее о спорте, я всегда вспоминаю одну встречу. Было это в Австралии…

Барбара, поджав ноги, устроилась на крыше каюты поудобнее и приготовилась слушать Дональда.

А он рассказывал, все более увлекаясь. Чувствовалось, что эта встреча много раз приходила ему на память. И сложилась картина, из которой ничто не в состоянии вытравить даже мельчайшей детали.

— Вот представьте. Жаркий летний день… Мягко раскачиваются под тягучим однообразным бризом тяжелые лапы пальм. Покатые улицы Сиднея томно ждут спасительного проливного дождя. Трамваи, направляющиеся к отдаленным пляжам, обвешаны людьми. Сегодня суббота. Весь город неудержимо рвется к океану, на чудесный песок дюн, обрамленных вычурной тропической растительностью.

И в шумном потоке людей по бесконечному мосту Харборбридж шагают двое. Старший — мальчик лет четырнадцати. Открытое лицо. Темные волосы, стриженные под ежик. Он шоколадный от загара, тело его мускулисто и развито не по годам.

Рядом с ним девушка. Она на год-два моложе спутника. На ней строгая белоснежная блузка и плиссированная юбка. Девушка морщит носик, усеянный огненными веснушками. Она готова каждую секунду разразиться звонким, безудержным смехом.

Пожалуй, кроме естественной красоты и непринужденных, несколько угловатых юношеских жестов, мало что отличает их от окружающих молодых людей. Но эти двое шагают от неизвестности к славе…

Спустя несколько часов, вечером, я снова встретил их, когда они покидали Центральный бассейн — прямоугольник с прозрачной голубоватой водой, рассеченной семью пружинящими линиями поплавков. Ничего, кажется, не изменилось в облике этих подростков. Но отныне люди будут оборачиваться им вслед и шептать, показывая на них пальцами: «Это они!»

Весь мир узнает их имена…

— Я представляю, о ком ты говоришь…

— Да, это они — знаменитые брат и сестра Грюнвальдсы. Какими я запомнил их в тот день. Конечно, после первой победы чувство пережитой удачи у них ослабнет, но тогда, в первый день, оно безгранично, всемогуще… Вспоминая об этом, я словно ухожу в какой-то другой мир от многих житейских дрязг. В очаровательной молодости и силе Грюнвальдсов для меня олицетворяется сама идея физического совершенства, которой и должен служить весь наш спорт.