Точка - [40]

— Бежал, как понимаю, из Фольдланда?

— Пришлось.

— Почему?

— Юниты, — сказал Искин.

— А-а! — Раухер погрозил ему пальцем. — Здесь тоже все с ума сходили. Мол, юниты заставят всех подчиняться чужому дяде, а женщин — отдаваться по первому требованию. Неплохо, да? Я бы не отказался.

Он ткнул Искина кулаком в бок.

— Да.

Пирог остывал. Где-то позади, в извилистом сумраке, стукнула дверь, вопль включенного на полную громкость приемника вырвался наружу, но тут же заглох. Гавкнула собака. Вверху обозначилось светом окно.

— Пойдем, пропустим по кружке пива, — сказал Раухер.

— Мне нужно домой, — сказал Искин.

— К жене? Жена подождет. Призвание жены — ждать.

— Поздно.

Раухер посмотрел на небо, исчерканное электрическими проводами. Небо густело, разводы черноты плыли по нему абстракционистскими пятнами.

— Темновато. Я тебя потом провожу. Пошли.

Он повлек Искина из прохода.

— Виктор.

— Да?

Они остановились на пешеходной дорожке, разделяющей проезжую часть.

— Я с вами никуда не пойду, — сказал Искин.

Раухер насупился.

Под светом ярко сияющего фонаря на покатом лбу его обозначилась складка. Мясистые щеки застыли буграми.

— Потому что я неадекватно себя веду? — с вызовом спросил Раухер.

— Да.

Раухер фыркнул.

— Бесстрашный Георг!

— Простите.

— Нет, ты мне нравишься. Ладно, иди на все четыре стороны, — Раухер оттолкнул Искина. — Хотя нет, постой, — он поймал Лема за рукав, — хочешь, чего скажу?

В выпуклых глазах его появились нетерпеливые огоньки.

— Хорошо, — вздохнув, сказал Искин, — я слушаю.

Раухер одобрительно хлопнул ладонями по бедрам.

— Скоро… — прошептал он, приблизив губы.

И отклонился, наблюдая за реакцией собеседника.

— Что «скоро»? — спросил Искин.

Раухер хохотнул.

— Не ведешься, да? Скоро все изменится, — подступив снова, негромко сказал он. — Все уже меняется. Тебе разве не видно, Георг?

— Пока нет.

— Скоро все китайцы в стране будут маршировать строем под наши марши. Нет, мы не прогоним их. Мы просто сделаем их шелковыми. Послушными. Потому что великому Асфольду нужны даже такие придурки, как они. Представь, а?

Раухер хлопнул Искина по плечу.

— Как тебе загадка?

— Вряд ли вы заставите маршировать дядюшку По.

— Дядюшку По! — передразнил Раухер. — Это потому что он пока чистый китаец. А если он станет грязным китайцем?

— В каком смысле?

— А ты подумай, Георг. Я тебе скажу: есть люди, которые могут превратить чистого китайца в грязного.

— Пресса?

Раухер расхохотался.

— Иди к жене, Георг. Иди, не смеши меня. Ты, конечно, прав. «Tageblatt» и «Alpenfreund» кого угодно могут смешать с дерьмом, от последнего пьянчужки до нашего похожего на крысу канцлера. Но здесь другой случай.

— Тогда я пошел? — спросил Искин.

— Иди, — сказал Раухер. — И думай. А я накачаюсь пивом. Это здесь, буквально в пяти шагах…

Он показал пальцем на неоновую вывеску метрах в тридцати по другую сторону улицы. Под вывеской покачивался силуэт в плаще и в шляпе, принимая на себя то фиолетовые, то зеленые блики. Силуэт, видимо, выбирал, погрузиться ему снова в недра полуподвального заведения или отправиться уже восвояси.

— Доброго вечера, — попрощался Искин.

Он успел сделать пять или шесть шагов в сторону родной Гроэке-штросс, как Раухер нагнал его.

— Стой!

— Что?

Правая рука схваченного за плечо Искина потеплела. Крошки-юниты приготовились дать импульс. Не слишком сильный, но вполне сравнимый с электрическим разрядом какого-нибудь больничного дефибриллятора.

— Ты это, Георг… — сказал Раухер. — В общем, забудь. Разозлили меня китайцы, я всякой чуши и намолол.

— Все в порядке, — сказал Искин.

— Не злись, дружище.

— Хорошо.

— Просто выброси из головы.

— Уже.

— Ну, ладно.

Раухер потоптался, словно хотел сказать что-то еще, но передумал и канул во тьме. Габаритная фигура его всплыла под вывеской, где облитый неоном силуэт с громким пьяным возгласом качнулся ей навстречу, они обнялись и вместе спустились в бар.

Постояв с минуту, Искин шевельнул рукой и направился в сторону общежития. Тише, тише, мои дорогие мальчики.

Магазинчики по пути были уже закрыты, демонстрируя решетчатые экраны и глухие жалюзи. Теперь, пожалуй, до самой Гроэке-штросс воды было не купить. Уличного освещения становилось все меньше. Стены домов карантинного квартала озаряли горящие в бочках костры. Где-то из-за штор, из-за ставень горел свет. Места, где курили кальяны и марихуану, поплескивали сизым дымком.

Опять другой город. Другой мир.

Странно, подумалось Искину, бежали, в основном, дойчи из Фольдланда, а процентов шестьдесят беженцев, осевших здесь, наверное, составляют арабы с севера Африки и азиаты, китайцы, персы, корейцы, турки. С китайцами, впрочем, понятно, а с остальными?

В переулках посвистывали, во дворах еще пинали мяч, гонялись с фонариками, стайки детей лепили на стены, борта бесколесных, застывших у обочин фургонов плакаты против санитарной службы. Плакаты белели как указатели.

На Гроэке Искину пришлось пройти метров двести, чтобы добраться до круглосуточного магазина и купить трехлитровую стеклянную бутыль с родниковой водой в оплетке от местного разливного заводика. Обошлось в полторы марки. Кое-как распределив в двух руках бутыль, портфель и пирог, Искин потопал к общежитию.